Оливио поставил корзинку к другим, снял с плеча футляр и положил его на циновку. Потом вынул из корзинки несколько влажных полотенец, завернутых в вощеную бумагу, а также сухие полотенца и салфетки, и раздал друзьям:
– Ага. Припомнил ему давние дела… Папаша ведь участвовал в Мятеже Дельпонте, ну и там еще, оказывается, кое-что всплыло, и всё это вместе натянуло ни много ни мало на попытку государственной измены. Ну и еще совет архонтов Матери настаивал на суровом наказании за то, как он с доньей Клариссой обращался и с моей матушкой. А тут как раз в Гвиане старый барон Карраско помер от желтой лихорадки, так что папашу туда услали, вице-губернатором пожизненно, а Джамино официально ввели в графский титул и владение, но пока в Вальяверде назначили королевского управляющего до его совершеннолетия. Да и Джамино хочет в университет Фартальезы поступить, изучать финансовое дело.
Джамино кивнул:
– Еще оказалось ведь, что дон Вальяверде чуть не разорен, долгов много… Мама в этом тоже не разбирается, так мы просили его величество о временном протекторате, пока я всему, чему надо, научусь...
Робертино хлопнул его по плечу:
– Ничего, главное, что дело решилось по справедливости. Отец говорил мне, что по его сведениям, большинство плайясольских донов, и даже герцог Салина, решением суда тоже довольны. Не в обиду будь сказано, но дона Модесто многие не любили.
Оливио усмехнулся:
– Ничего странного, папаша еще тот, хм, козел, – он взял футляр и раскрыл его, вынул гитару – изящный инструмент из клена и красного дерева, покрытую золотистым лаком. – Что, удивляетесь?
Робертино кивнул:
– А как думаешь? Я и представить не мог, что ты играешь на гитаре… хотя, конечно, плайясольцы все на чем-нибудь умеют играть. Но почему ты раньше не говорил?
Оливио нежно пробежался пальцами по струнам, подкрутил колки:
– Потому что… мне казалось, что я больше никогда не смогу. И что она пропала для меня навсегда. А другой инструмент был мне ни к чему, ведь это мамина. А теперь я смог все-таки ее забрать… Надеюсь, еще не все забыл.
Он принялся наигрывать какую-то плайясольскую мелодию, изредка сбиваясь с нее, а Робертино открыл корзинку и принялся расставлять по скатерти посуду – простые глиняные тарелки, латунные кубки, раскладывать приборы. Посередине поставил несколько больших латунных блюд, вынутых со дна корзины, разложил салфетки.
– Ну, садимся, и вкусим, что боги нам послали, да отметим мое рождение, – сказал Жоан и открыл свою корзину, вынул оттуда две большие пузатые темные бутылки, оплетенные тонкой лозой, и торжественно водрузил посреди скатерти.
