«Но ведь покойники не могут говорить, — продолжил он размышлять, — они вообще ничего не могут. Или это какие-то иные, не физические движения, а оттого и не физические же звуки?» Тут он отчего-то вспомнил свои прежние, весьма редкие посещения кладбища. Когда на выходных с друзьями или родственниками приходил к кому-нибудь на могилку возложить цветы или просто постоять там, отдать долг памяти. Вспомнить о ком-то, кого прежде знал или просто видел. И ему иногда действительно казалось, что те, погребенные в могилах люди его тоже слышат и даже, возможно, тихо говорят ему о чем-то. Но нет, изо всего того, что происходило сейчас вокруг, Антон мог сделать лишь один вывод, что покойники ничего не слышат. А вот на счет говорить… Тут уже совсем непонятно. Раньше — да, он не слышал ничего, что бы там ему ни казалось. А сейчас? Сейчас-то что произошло? Ведь все эти звуки не могли быть обычными, поскольку их тогда бы услышали все. Получалось, что он один только слышал их, а значит, звуки эти были как-то связаны с той, иной жизнью, настоящей, которой никто из простых людей не видел, и о которой рассказывала ему Люн.
Он попробовал вспомнить еще что-нибудь из того, о чем говорила ему девочка, когда сидела у него дома за столом. Она говорила тогда о каких-то там волнах или мембранах, кажется. «И когда эти мембраны расходятся, вы умираете», — вроде так. И еще, что: «Мертвое остается мертвым, а живое живым». Да, точно. Антон был сейчас совершенно уверен, что воспроизвел все слова правильно. И что изо всего этого следовало? Трудно сказать. «Но ведь смерть, — продолжил он размышлять, — все-таки сильнейший шок для человека. Хотя и последний. И кто знает, быть может, что не только для тела, но и для души…» Антон прислушался. О чем говорили эти мертвецы? Вот, похоже, кто-то медсестру звал, кажется. Кто эта Марья Степановна, интересно? А вот кто-то маму звал. Про сына своего вспоминал, а кто-то просто страдал. «Точно, — у Антона уже в который раз за этот день пробежал холодок по спине, — именно так. Это последние их слова и мысли, которые эти, теперь уже бездушные тела продолжали без устали повторять снова и снова. И они уже не слышали никого, в том числе и самих себя. Они вообще теперь не были живыми. А значит произносимые ими слова — всего лишь эхо. Одно только далекое повторяющееся эхо навсегда покинувшей их тела прекрасной жизни. Как тоска по безвозвратно утраченному, как затухающая боль, как афтершоки после землетрясения, круги на воде».
