Гарьке и вправду стало в доме отдыха лучше. Он ходил на лыжах по сосновому бору, пил пузырчатую воду из источника номер один, который, по преданиям, бытующим здесь, давал силу и возвращал красоту. Молодежи в доме отдыха было много, и к Гарьке вернулось обычное состояние легкой веселости. Он играл на гитаре и пел, участвовал в викторинах, в общем, окунулся в беззаботную жизнь.
Позвонив домой, он заговорил с матерью бодрым и повеселевшим голосом. Слышимость была прекрасная. Стояла ночь, падал снег за окном, и голос матери был совсем рядом. Не мешая разговору, что-то позванивало в трубке, будто чивикали птицы. Этакое веселое, музыкальное сопровождение.
— Папа чувствует себя хорошо, — рассказывала Нинель Владимировна. — Да, Гаричек, ты обрадуешься, я тебе такой прекрасный свитер купила. Коричневый, крупной вязки. Все говорят, что тебе будет к лицу.
Гарька расспрашивал мать, видела ли она кого из знакомых, а ему хотелось узнать, не звонила ли Надька. Неужели она вовсе забыла его?
— Да, ты знаешь, — вдруг с осуждением заговорила сама Нинель Владимировна. — Надежда-то выходит замуж за какого-то Макаева. Наверное, это тот, с которым она ездила летом на юг. Елена Николаевна его расхваливает, а я думаю: хорошо, что Гарик перестал встречаться с Надеждой. Такая легкомысленная, ветреная девчонка.
Гарька чуть не выронил трубку и, чтоб не выронить, до боли притиснул ее к уху. У него перехватило горло. Он был безгласен, нет, он был просто мертв.
— Гарик, Гаричек, не переживай, — догадавшись, почему молчит сын, встревожилась Нинель Владимировна. — Из-за такой дряни переживать. Понял? Не переживай, — уже кричала она. — Ты что — не слышишь? Отвечай!
Нет, Гарька все слышал, крик матери был совсем рядом. Он оглушал его. Казалось, что крик этот несется по всему зданию дома отдыха.
— Хорошо. Я все понял. Все понял, — промямлил он и, повесив трубку, опустился в кресло, разбитый и оглушенный. «Как же так? Чего она наделала? Чего она наделала? А может, это вранье? Нет, не вранье, это правда. Это должно было случиться», — пронеслось у него в голове.
Наконец Гарька понял, что он должен сделать. Нужно сейчас же ехать к Надьке и уговорить ее не выходить замуж. Он не стал ждать утра. Он накинул демисезонное легкомысленное, взятое для шика пальто и отправился на тракт.
Мела поземка. На дорогу языками выползали суметы. На открытом этом месте Гарьку плотно охватила и сковала смертельная стужа, но он вроде не чувствовал ее. Наконец возле него притормозил молоковоз, и закоченевший Гарька забрался в пахнущую бензином кабину.
