Нина Григорьевна несла на стол все, что было в погребе, а Евграфу Ивановичу казалось мало.
— Вяленую рыбу, Нин, тащи, — командовал он.
Под конец предлагал:
— Оставайтесь у меня ночевать.
— Да что ты, Граша, у меня свой дом, — вскрикивал, похохатывая, Огородов.
— А ты, Гарик? — говорил жалко Соколов, не давая Сереброву пальто, и обижался, как ребенок. — Гнушаетесь. Ну, и уходите, уходите, если так. Уволю без выходного пособия.
— Ох-ох, Граша, — крутил головой Николай Филиппович, покидая соколовское подворье. — Завтра ведь места себе не найдет, извиняться станет. Горяченький, ох, горяченький.
Как-то Серебров попал к Евграфу Ивановичу на большое застолье. Там, кроме Огородовых, был первый секретарь райкома комсомола Ваня Долгов, как всегда, примерный, суховатый. С ним пришла его жена Рита, некрасивая, худенькая, но необыкновенно общительная и смешливая. О ней говорили, недоумевая: «Чем Ваню, эдакого серьезного, взяла, все у нее хи-хи да ха-ха». Но, видно, что-то было, раз такой осмотрительный Ваня Долгов не устоял. Рита сыпала прибаутками и хотела, чтобы всем было так же весело, как ей.
— Ой, инженерии молодой, — обрадовалась она, увидев Сереброва, и потащила за рукав в комнату. — Иди-ка, иди, там есть пара по тебе.
В большой комнате, которую Евграф Иванович называл залом, Серебров увидел Веру-Веранду. Она залилась нестерпимым румянцем.
— Все, как много лет назад, — нашелся Серебров.
— Ох, тогда-то весело было, — припомнила Верина мать Серафима Петровна празднование Вериного дня рождения, и ее благообразное иконописное лицо осветилось улыбкой.
Ваня Долгов и Огородов, полные значимости, толковали о том, что Командиров опять завалил уборку — Шитов попросил Маркелова послать на выручку комбайны. Маркелов послал, но такие старые, что они тут же стали.
— Ой, да мужики опять в дела полезли, — закричала Рита Долгова, появляясь с миской салата. — А ну, прекратить эти разговоры, а то, как Евграф Иваныч говорит: уволю без выходного пособия. Все за стол!
Мужики разговоры прекратили, но перед застольем вышли покурить в глухой дворик.
Видать, Огородов был крепок и знал это.
— Ну, вот тебе, Вань, сколько? — спросил он Долгова, оценивающе щупая у него мускулы на руке.
— Двадцать семь, — отвечал Долгов, сгибая руку.
— Двадцать семь, а я ведь тебя уложу, — смерив его взглядом, неожиданно проговорил Огородов. Он пружинисто присел, расставил ухватом руки, словно приготовился ловить курицу, и подступил к Ване. Схватились, Ваня неуверенно, Николай Филиппович цепко и всерьез.
