— Жарь и вари, мать, — сказал Евграф Иванович, тепло сияя глазами.
Съесть уху или жареху Евграф Иванович был не способен без своего друга Николая Филипповича Огородова.
— Ну что — постное или скоромное у вас завелось? — с порога крикнул Огородов. Сняв кепку, поздоровался с Серебровым, уверенно, по-хозяйски прошелся по комнатам. Николаю Филипповичу, очевидно, хотелось показать, что он человек, разбирающийся во всем, и в искусстве тоже. Напустился на Сереброва:
— Чего наши бугрянские художники рисуют? Понять невозможно. Вон на центральном рынке колхозники нарисованы: руки вывернуты, на головах колпаки. Да разве такие теперь колхозники! Девчонки одеваются не хуже городских. Парни — красавцы. Искажают художники образы деревенских людей.
— Так это скоморохи к ярмарке, — объяснял Серебров.
— Нет, я не согласен, — хмурясь, стоял на своем Огородов, — нельзя искажать. Нельзя обижать труженика.
— А все ж таки Шитов-то неплохой, — продолжая какой-то давний спор, говорил Соколов о первом секретаре Крутенского райкома партии. — Ездили с ним к Маркелову, так он его хорошо припер к стенке насчет магазина: до каких пор у тебя в пещере будут торговать? Строй, а то ведь стыдно, в передовиках ходишь.
— Не знаю, не знаю, — уклончиво пожимал плечами Огородов. — Пока он мужиков наших отучил в нагрудных карманах расчески и ручки носить, а больше ничего. Увидит ручку — вытащит. Это, мол, для платочка. В магазин зайдет, в очередь встанет. Боится, скажут — положением, мол, пользуется. И правильно, должен пользоваться. Смеются ведь над ним. Да если мне мяса надо, я с черного хода зайду. Будь добр, мне кусман получше да побыстрее, я для вас стараюсь, руковожу. А он в очереди стоит. Смех. Да у первого строгость должна быть, чтоб спросить мог. — При этом Огородов сжимал кулак. — Я вон помню, Михаил Маркович Плясунов в магазин зайдет — все расступятся, в зал — все стихнут. Слова не скажет — аплодисменты. Грозен был. Со свадьбы и со дня рождения в командировку ушлет. И был порядок.
— Ну нет, Шитов справедливый, — говорил Соколов.
Сереброву больше нравились байки об охоте, споры о собаках.
— Моя сучка одета лучше, чем у Феди Трубы, — утверждал Огородов. — И она квадратненькая.
— Ну, скажешь, — не соглашался Соколов. — Вы ведь из одного гнезда брали, и ты еще ругался, что Федя лайчонка лучше взял.
Они, смакуя необычные слова, спорили, у кого лучше собака, как и на какого зверя надо натаскивать ее, и забывали о Сереброве.
