Радостно на голубых освещённых билбордах, они — весеннее утро во мраке. Бред социального мира. Все здесь как будто стремятся к комфорту, но выбирают свою полунищесть. Хотя действительных выборов здесь не бывает. Либерализм, то есть волчий закон, где «агнцы» сами волков выбирают. Если взглянуть на историю, то она список обманов. Если б когда-нибудь все они были нормальны, при любом строе здесь было б неплохо. Хочется только держаться подальше. Гладко-лобастыми тварями мчатся машины, а люди в них превратились в смотрящих. Все кругом чьи-то машины; в автомобиле сидит человек, в нём — его глупость, программы. Если так было задумано — сюрреалистом. Если стандарт их безумен, то трезвый взгляд здесь становится сюром.
Как всегда сбегаю, как падаю, по эскалатору вниз. Сто к одному из них справа, стоят — им ждать не трудно, да и они не особо стремятся к их целям. Или их взгляд оловянно не верит, или внутри него кружит, чтоб превратить в них самих же. Скользит и катится вниз эскалатор, и убегают назад, и в меня, отблески белых светильников на сероватом «люмине», на чёрном поручне-ленте. После последней ступени идут — потоки прямо-навстречу, каждый из них в своём праве — пройти сквозь них всегда сложно.
Перемежаясь со стонущим звоном, идут объявления — математическим матом через матюгальник. «Самостоятельно не обследуйте обнаруженные …длинномерные предметы». И, наконец, всё, размазавшись, стихло, я смог расслышать возникшее чувство. Там наверху нет дороги в естественном смысле, множество снова — ничто, и здесь нет тоже. Но всё же, кажется — тень «в шушуне» где-то ходит по рельсам, ищет хоть здесь отпечаток. И впереди два канала тоннелей — как бы глаза наизнанку, но почему ещё сзади…, где-то они разветвляются и упираются в стены, снова идут через вспышки сознаний. Станция, прямоугольность, влево и вверх — а ей так лучше, это давление форм — торжество идиота. Свет мутно-рыж. Пыль, смутность зрения создали мир удивительно честный. Мрамор колонн был красивым — кость бывших жизней любила, но превращается в сальность, и, как бы, в смысл отторжений.
Обыденность, она — как сон. Они смирились — не видят. Она — колонны и воздух, её пространство устроено так, чтоб было больно настолько, что сама боль притупится. Всё предыдущее — цепь из начал, без завершенья является всеми. Если всмотреться, то тусклость вцепляется в глаз всем её множеством точек. И остаётся скользить по поверхностям, не прикасаясь. Даже сюда просочилась идея объёма, но здесь она превратилась в болезнь. Здесь даже гулкость глухая. А вся способность объёма вбирать не имеет здесь смысла. Что получается, это так странно — те, кто живут, до конца удивились. И, окончательно, сюда добавили чуть веселящего газу. Передвижение здесь ничего не меняет, если идти — только «между». Всё занимается только своим бытиём и не решает реальных вопросов. Всё неустойчиво, тает, я — взгляд слепого на их совокупность. Их очень много. Так как всё множество их запредельно для лично-связного знания, всё растворила в себе анонимность. Имя, как код их истории и ожиданий, для настоящего здесь неизвестно. За анонимностью следом идёт безъязыкость. Всё здесь как будто конкретно, у всех вещей есть граница, они тебе улыбаются, рады — вдруг ты придашь им их смысл — они поглотят его тогда вместе с тобою. Но я во времени-тени. Главное — это пройти через пятна — есть ощущенье, что стоит пытаться, что можно выйти куда-то, как из метро, на поверхность явлений.
