И взаимно притом | страница 21
Я ему — тшш, тшш, тут беда-то в том, что графиня замужем. И откроется ее неверность, вот что ужасного.
Ф, моментально теряя интерес к теме:
— Ааа, так это потому, что она замужем… вот что. Ну, ясно. Спасибо.
13 лет
С Ф не виделись неделю, и разговоры наши преисполнены взаимной нежности.
Ест клубнику. Поделись, говорю, ягодами со старушкой-матерью.
Не отрываясь от тарелки, наставительно:
— Александр Сергеевич Пушкин скончался примерно в твоем возрасте. И все говорили — какой молодой! какая безвременная смерть!
11 лет
— Я придумал историю про великих русских литераторов. Значит, так. Пушкина Дантес ранил, а Чехов с Булгаковым повезли его к себе в больницу. Они же врачи. Ну, пулю извлекли, но лежать долго. Возвращаются все к себе домой. Толстой по дороге говорит: как заместитель Пушкина, я пока буду тут главный. Смотрят — а у дома Дантес сидит. И спрашивает: ну, чо? Булгаков его хватает за шиворот: ах ты, сволочь, не смей сюда приходить! И в глаз его! А Дантес ему в челюсть — бац! Прибежал городовой, их разняли. А Булгаков за челюсть держится. Чехов говорит — дай посмотрю. Булгаков руку отводит, а там — рана!
Задумывается, замолкает. Молчит долго. Я, не выдержав:
— И что?
— А?
— Дальше?
— Ну, что. В больницу к Пушкину отвели, что.
Теория книг, сумерки стогов и другие важнейшие искусства
3 года
Смотрели Ла-Скаловский балет, «Ромео и Джульетту».
Шкет смотрел довольно вдумчиво, периодически спрашивая: «А ето она чего? а ето куда они посьли? а ето сьто он пъигаеть?»
Смотрит на Париса с Джульеттой:
— Ето сьто?
— Это, заинька, балет называется.
— Неть, не баеть, ето дядя и тетя.
— Ну да, а когда они вместе так красиво танцуют, это называется балет.
— Баеть, панятна.
Во время сцены в склепе, глядя, как Ромео страдает:
— А ето сьто?
— Это, Федь, он страдает.
— Патиму?
— Потому что у него любовь такая…
— Неть, ето ни юбовь, ето баеть.
4 года
Нас уже узнают в Третьяковке, где мы были третий раз за месяц. У шкета странный вкус. С моей подачи он наконец посмотрел «Явление Христа народу» (раньше игнорировал), но при этом так громко излагал свою версию евангельских событий, что какая-то экскурсоводица даже шикнула на нас, и мы ушли. Из зала Врубеля убежал. Долго-долго рассматривал: «Страшный суд» Васнецова, «Побежденные. Панихида» Верещагина, «Утро стрелецкой казни» Сурикова, «Иван Грозный убивает своего сына» Репина.
Рассматривал с комментариями:
— И цай заплакал — что жи я наделал? что я натворил? А все. Сын уже погиб, все.