— А мы скоро поедем к моим, на море, под Одессу, свежий воздух, фрукты! Наедимся! Отдохнем! — воодушевленно делилась деревенская…
Время стояло голодное, магазины встречали покупателей пустыми полками. Отоваривался народ по продуктовым талонам, отстояв многочасовые очереди, а о море и вовсе не мечтали.
Для тех, кто не в курсе тонкостей жизни тех лет, поясняю, что талоны — такие бумажные карточки, которые выдавались на месяц в количестве стольких штук, сколько в семье по месту прописки зарегистрировано человек. На талон разрешалось приобрести конкретное количество продуктов: один килограмм сахара, три куска мыла и так далее. Определенные товары продавались только в районе проживания и при предъявлении паспорта с пропиской. Даже имея деньги, купить продукты, а тем более качественные продукты, было очень нелегко. Поэтому иметь в друзьях людей, способных хоть что-то достать из дефицита сверх положенного по талонам — житейская необходимость.
А тут домашнее варенье, соленья и колбаса, и «подруга» могла тебе все это привезти и продать по сносной цене! За свою деревенскую хватку и продуктовое богатство, которое в то время ценилось выше любой валюты, она и находилась в фаворе у «коренных москвичек». Ее муж работал простым автослесарем в троллейбусном парке, и его достижениями по улучшению семейного быта она не могла похвастаться. Зато еще более гордо, чем о доме под Одессой, новая москвичка, не уставая, рассказывала о том, чего они добились в вопросе расширения жилой площади: их семью поставили на государственную — бесплатную — очередь на получение квартиры в Москве! Она не сомневалась, что всего через каких-то лет десять-пятнадцать квартиру им непременно дадут. Ну а ради такого счастья можно потерпеть и всемером поютиться на пятиметровой кухоньке, принимая пищу в порядке установленной очереди.
Ничего страшного она не видела и в том, чтобы прожить свои молодые годы с мужем и тремя детьми-москвичами в двух десятиметровых комнатах. Почему в двух? А в третьей, восемнадцатиметровой, остались проживать родители мужа. Которые, по ее мнению, свое уже пожили, и вполне могли бы и даже обязаны, будь они по-настоящему любящими бабушкой и дедушкой, уступить эту комнату внукам. Им самим следовало бы переехать в меньшую комнату, а лучше вообще вернуться в деревню, из которой они когда-то приехали по тому же лимиту в Москву, тем самым освободив место новому поколению. Родители мужа, конечно, знали об этих ее высказываниях, всегда найдутся «добрые люди», готовые раскрыть глаза «незрячим», и отвечали ей взаимностью. В разговорах со своими друзьями — родителями ее же подружек — они ядовито высмеивали невестку, ее деревенский говор, манерность, рвачество и нахальные требования к ним. Друзья родителей мужа новой москвички делились в семьях со своими детьми — молодыми мамочками, а те между собой, и сплетни гуляли по кругу, обрастая каждый раз новыми ужасными подробностями. Однако ж она чуть ли не единственная из всех невесток называла родителей мужа, всегда приниженно и льстиво глядя им в глаза, «мама» и «папа», а они в ответ ее «доченька». А самого мужа, как ни странно, деревенская называла «Длинный». Кличкой звали его между собой пацаны еще с тех времен, когда приходили в общагу. И она упорно продолжала называть Олега в разговоре с приятельницами-мамочками его кличкой, почему-то рассчитывая, что этим покажется им более своей. А ее московские подруги не упускали повода позлословить и на эту тему о ней. Ну конечно, или в ее отсутствие, или всего лишь каждый раз, пока она шла к детской площадке.
