В середине сентября началась учеба, и стало чуточку легче.
Легче стало еще и потому, что произошло расслоение. Местные и иногородние разделились. Олег и Игорь жили в городе и день через день после вечерней проверки убегали домой. Мы с Мишей оставались одни, и кубрик словно обретал новую жизнь. Друзья наших товарищей стали приходить реже, и сон по ночам удлинился. Словом, случилось то, что мы так долго ждали. Пришла свобода. Хотя свобода являлась только по ночам и на ограниченный промежуток времени, рота словно выдохнула.
Иногда я задумывался, почему в казарме становится так спокойно без местных? Можно было вспомнить о многих почему, но ответ все равно будет один. Местные не считали казарму своим домом. Ведь их личных вещей здесь нет. Их дом в городе, и они по-прежнему воспринимали роту, как детский лагерь, где можно орать, громить и веселится. Здесь можно все, только делать это приходилось в секрете от командира роты.
Да, здесь было не скучно. Но не для всех. И уж точно не для тех, кто стоял в нарядах. А так как в основном вовлеченными в это являлись иногородние, местным становилось только веселее.
У Миши с детства был дефект речи, из-за которого он боялся говорить с людьми. Он заикался, и это носило особую внутреннюю сложность для него самого.
Как-то раз, еще в начале сентября, в разгар оргпериода, я зашел в кубрик и стал свидетелем сцены, где Олег и Игорь пробовали себя в роле Миши. Игорь сидел на стуле напротив, а Олег занял место на Мишиной кровати, плотно прижав того к стенке.
— Ведь м-м-м-ы друзья, — тянул Игорь, шлепая губами. — М-м-м-ы одн-н-а ком-м-м-м-анда! Ты что, не с нами?
— С в-вами, — с испугу отвечал мальчишка.
Когда Миша волновался, его речь приобретала жуткий оттенок. Самые плохие стороны накладывались друг на друга, создавая такой резонанс, что он просто не мог думать. В результате, он часто отвечал невпопад. Ребят это забавляло, и они, перековеркивая его говор, гнули свою линию.
— С на-а-а-ми? — квакал Олег. Голос его был на редкость высокий и грубый.
Игорь внимательно следил за ними с соседней кровати. Если он над кем-то потешался, это никогда не отражалось на его лице. Игорь с самого начала предстал передо мной наиболее безжалостным эгоистом роты. Поначалу его надменность проявлялась лишь в насмешках. Позднее насмешки превратились в упреки, и я понял, с кем имею дело.
— Мишаня, — он плотно сжал губы и глянул на Мишу так укоризненно, будто пытался уличить во лжи. — Мы же без тебя никак. Ты точно не убежишь от нас?
