Сквозь колышущееся марево перед глазами Всеволод вглядывался в лицо незнакомки и раз за разом высматривал знакомые черты, а когда наконец понял, кто же перед ним, потерял сознание.
– «Светка, – говорит, – это же ты». А потом бац, и в отключку, – Семен с сомнением склонился над неподвижно лежащим на полу майором.
– Бредит, – кивнула Светлана. – Я этого вашего больного в первый раз вижу.
– А по-русски говоришь хорошо.
– Отец учил. Он как-то процитировал классика. Что-то вроде: «Я люблю свою страну, но ненавижу свое государство»[22], этими принципами и руководствовался. Мы вообще дома только по-русски говорили. Голова кругом шла. В школе один язык, дома другой, а потом ничего, привыкла.
– А как ты здесь-то оказалась?
– Папа похлопотал. У него был друг в Вашингтоне. Вот он сюда и устроил. В конце концов, работа замечательная. Свежий воздух, море, страховка и солидные деньги. Я тогда только после колледжа была, не знала, куда руки приложить, вот папа и посодействовал.
– А на родину никогда не хотелось взглянуть? – Хел открыл пластиковую коробку с медикаментами и начал колдовать над Всеволодом.
– Нет, – покачала головой незнакомка.
– Это же надо, – Семен уселся рядом с лежащим на полу Курехиным и, скомкав свою куртку, подсунул ему под голову. – Кто бы мог подумать?
– Что? – не поняла Светлана.
– Да то, – усмехнулся аналитик. – Какая реалистичная программа! Даже прошлое есть! Виртуозно!
Двенадцать дней до часа икс. Вечер. Реальность. Санкт-Петербург
Закрывшись на все четыре замка, Семен сидел на кухне, хмуро уставившись на пустую бутылку виски. От страха или от стресса, но алкоголь он поглощал в невероятных количествах. Почином была беленькая в кафе, откуда он уезжал на такси, а потом будто лавина прорвалась. Было страшно – панически, до ломоты в костях, до судорог, почти до икоты. То, как живой человек вдруг превратился в мертвый неодушевленный предмет, поразило и без того измученное сознание аналитика.
В детстве, когда Семен попал в детский дом, он сильно пересмотрел взгляды на жизнь. Из робкого мечтателя Давыдов стал злым волчонком, готовым впиться в горло кому угодно. Огромных душевных сил и терзаний стоило ему загнать своего внутреннего хищника, чуждого природе Семена, куда-то в самый дальний уголок сознания, где тот и жил до последнего момента. Рафинированный, уютный и милый мирок затворника рушился на глазах, а с ним рассыпались в пыль и те стены, что он возвел для своего второго «Я». Волчонок превратился в волка и покрылся черной жесткой шерстью, крохотные зубки стали острыми белыми клыками. Неверное движение, шаг – и мощный гордый зверь, почуяв опасность, готов был атаковать. Опасность была, безумство рвалось наружу, и несчастный, забытый всеми Семен глушил эти порывы единственным доступным способом: туманил мозг алкоголем.
