Толстый тюремщик подобрал миску.
— Как тебя зовут? — спросил Коррин.
— Ромашка.
— Как цветок?
— Ну да. Папаша как увидел, что волосы белые, так меня и назвал, а потом ушел, — Ромашка, хрюкнув, хохотнул. — Матушка с каким-то лотарцем развлекалась, и меня нагуляла.
Коррин посмотрел на разлитую кашу. Есть совсем не хотелось.
— Сколько дней прошло?
— С Битвы подонков? Два.
Битва подонков. Значит, вот как прозвали их героическую вылазку. Сцену с таким названием вряд ли выложат в Аллее славы.
— Нас казнят?
— Не знаю, — Ромашка пожал плечами и вздохнул. — Каши нету больше, могу хлеба принести. Он правда черствый, больше не сухарь похож.
— Не надо.
— А воды?
Коррин против воли улыбнулся.
— Не знал, что тюремщики такими бывают.
— А чего ж, — Ромашка смутился. — Зачем злыднем быть? Мне-то ты ничего не сделал. Ну так что, пить хочешь?
Корр кивнул.
Толстяк забрал факел и ушел, бросив прощальный взгляд на кашу. Дверь темницы с ужасающим скрипом закрылась, и Коррин остался в темноте.
В голове было пусто, как в барабане. Всякий раз, попадая в неприятные ситуации, Корр пытался найти способ, как из них выбраться. В детстве отец называл его изворотливым, как уж. Но теперь, сидя в полной темноте в подземельях Кроунгарда, он понимал, что попался. Скорее всего, из этой камеры он отправится только на смерть.
Ромашка скоро вернулся и принес ему ковш теплой воды с привкусом ржавчины. Коррин напился так, что заболел живот.
— Ладно, я пошел, — сказал добрый тюремщик, забирая ковш. — Пойду к другим.
— Они рядом?
— Не скажу, — замялся Ромашка. — Нельзя.
— Они хоть живы?
— Умер один, которому руку отрубили. Один без сознания до сих пор. Не знаю, как его зовут. С бородой черной.
«Пьерриг. Вернее, теперь уже просто Дюг».
— Спасибо, Ромашка.
— Да пожалуйста, — тепло улыбнулся толстяк и ушел.
Коррин снова остался один в темноте.
Три дня после Битвы подонков
— Почему вы отправили их в темницу, государь?
Эсмунд принял от Йоэна кубок с горячим гальтасом. Только хранитель покоев умел делать его так, как любит король. С возрастом специи стали вызывать изжогу, но иногда Эсмунд позволял себе это вино. Особенно в темные дни, как сейчас.
— Думаешь, надо было сразу на плаху?
— Нет. Почему вы вообще так поступили с ними? — нахмурился Йоэн, убирая за спину золоченый поднос.
— Я не хотел этого, если хочешь знать. Будь моя воля, я приказал бы им взять оружие и добить паладинов. Но я король, и моя воля скована. У меня есть долг перед страной, и я поступил, как был должен. Власть Великого Наместника вровень с королевской, а может, и выше. Если он отказывается выйти, мне остается только ждать. Я не имею права применять к нему силу. Это преступление перед верой и самим Господом! — Эсмунд вздохнул. — Как еще я мог поступить?
