С огромным трудом и страшась того, что прочитаю, я умудрился понять смысл первых двух строк, когда кардинал, придя в нетерпение от моей медлительности, поставил подсвечник и вырвал бумагу из моей руки.
– Вы разобрали? – спросил он.
– Не всё, ваше преосвященство, – ответил я.
– Тогда я прочту вам; слушайте.
И слегка дрожащим монотонным голосом он прочёл мне следующее: "Итальянец собирается сегодня ночью побывать инкогнито на королевском маскараде. Он появится в десять, на нём будут чёрное шёлковое домино и красная маска".
Он медленно сложил документ и затем, обратив на меня свои острые глаза, сказал:
– Конечно, вы не знаете этого почерка; но я хорошо с ним знаком; он принадлежит моему камердинеру Андре.
– Это вопиющее нарушение доверия, если вы уверены, что написанное относится к вашему преосвященству, – осторожно осмелился заметить я.
– Нарушение доверия, шевалье! – вскричал он с насмешкой. – Нарушение доверия! Я считал вас умнее. Неужели это послание не значит для вас ничего более, кроме нарушенного доверия?
Я вздрогнул, ошеломлённый, как только его умозаключения дошли до меня, и, заметив это, он сказал:
– Ага, я вижу, что значит... Ну, что вы теперь скажете?
– Мне едва ли хочется формулировать свои мысли, монсеньор, – ответил я.
– Тогда я сформулирую их за вас, – резко возразил он. – Готовится заговор.
– Боже упаси! – вскричал я, потом быстро добавил: – Невозможно! Ваше преосвященство все так любят!
– Бросьте! – ответил он, сдвинув брови. – Вы забыли, де Кавеньяк, что находитесь во дворце Мазарини, а не в Лувре. Нам здесь не нужны льстецы.
– Тем не менее я сказал правду, монсеньор, – запротестовал я.
– Достаточно! – воскликнул он. – Мы впустую теряем время. Я убеждён, что он связан с одним или, может быть, большим числом подлых мошенников его сорта, чьей целью является... ну, что является обычной целью заговора?
– Ваше преосвященство! – вскричал я в ужасе.
– Ну? – сказал он холодно, слегка приподняв брови.
– Простите меня за предположение, что вы можете ошибаться. Какой признак указывает, что вы то самое лицо, к которому относится записка?
Он взглянул на меня с непритворным изумлением и, может быть, жалостью из-за моего тупоумия.
– Разве там не сказано "итальянец"?
– Но, монсеньор, опять же простите меня, вы не единственный итальянец в Париже; при дворе их несколько – Ботиллани, дель Аста д'Агостини, Маньяни. Разве все они не итальянцы? Разве невозможно, что записка касается одного из них?
