– Персик, – уже безнадежно позвала Варя и заплакала. – Персик!..
За дверью послышался шорох, потом раздался отчаянный визг, плач, и кто-то начал биться о дверь с той стороны.
Варя, всхлипывая, дергала дверь за ручку и повторяла:
– Сейчас, Персинька, сейчас!
Подоспевшая Гайка отодвинула Варю, сунула в замок ключ и распахнула дверь.
Персик полз к Варе на брюхе, извиваясь всем телом, бешено колотя хвостом об пол и горестно голося. Варя села прямо на бетонный пол лестничной площадки и сгребла Персика в охапку.
От упитанного, плотного песика осталась одна шкурка, натянутая на ребра, да и та была грязноватая, спутанная, свалявшаяся кое-где в сплошной войлок, глазки были больными, гноящимися. Но под торчащими ребрами громко билось маленькое, горячее, верное сердце.
Через минуту он уже забыл все свои горести и неистово ликовал. Вертелся в Вариных руках, облизывал ей лицо, потом выкрутился из ее объятий и с громким лаем стал носиться вокруг нее. Время от времени он останавливался, припадал на передние лапы, потом вскидывался и снова пускался вскачь, не переставая ликующе лаять.
«Ты вернулась, – говорил он, – и у нас праздник, праздник, праздник!»
Внизу, на первом этаже, гулко загавкал за своей дверью Громолай, из соседней квартиры высунулась испуганная Зося Копыток с двухлетней Наташкой на руках, Гайка, стоя в сторонке, хлюпала носом, а дед Илья, наконец-то взобравшийся на последнюю ступеньку, громко высморкался в большой платок и прочувствованно изрек:
– От ить кобель, а тоже человек!..
Женщина по прозвищу Оса проводила взглядом деда Илью, последним вошедшего в подъезд, поднялась со скамейки и, опираясь на палку, побрела в сторону вокзала. Сейчас она выглядела, как деревенская старушка, приехавшая в город. Старая, заношенная куртка из болоньи, длинная юбка, старые, сбитые сапоги и шерстяной платок в коричневую клетку, низко надвинутый на лоб.
Вот и все, дождалась! Девчонка наконец-то вылезла из своего укрытия и появилась. Где она пряталась до сих пор – неизвестно и совершенно не важно. Она появилась, значит, можно действовать.
Еще немного, и можно быть свободной. На счетах у нее достаточно денег, чтобы спокойно прожить остаток жизни в какой-нибудь теплой, спокойной стране. Где-нибудь, где достаточно цивилизованно, где люди сыты, приветливы и безразличны к живущим рядом.
Нужно только убрать последнего свидетеля. Эти идиоты – те, кому она оказывала честь, работая на них, – ничего не сумели. Не смогли элементарно убрать паршивую девчонку, которая каждый раз обводила их вокруг пальца. Она даже слегка зауважала эту дрянь. За живучесть.
