Мудрые слова вещей птицы слышали несколько непричастных к моей биографии людей. Безмерно жаль, что все они при невыясненных обстоятельствах покинули эту юдоль скорби. Ни одного не осталось в живых.
Стоит мне сегодня заикнуться об этой премудрой вороне, как люди начинают либо смеяться, либо крутить у виска пальцем. Однажды я не вытерпел и взял да рассказал о вороне одной девочке, которой полностью доверял, - наша дружба длилась уже целых двенадцать дней. Поначалу, заметив, что я не шучу, она испугалась. Потом расплакалась, перекрестила меня, поцеловала в щечку, прыгнула в «третий» троллейбус и уехала навсегда...
В четырнадцать лет я разговаривал по-венгерски так же бегло, как мой учитель. Он проживал по ту сторону забора и выращивал замечательные помидоры. Что ж, сегодня я понимаю, что ни черта я не знал венгерского, как не знаю и сейчас. Но скажите, пожалуйста, как это получалось, что в те годы я без труда со всеми сговаривался по-венгерски? Не только с учителем, который вел немецкий и рисование, но и с курами, гусями, свиньями и коровой? Почему? Ответа не нахожу по сей день.
Однажды перед рыжей, обитой дерматином дверью, на которой красовалась надпись «Посторонним вход воспрещен», я минут двенадцать беседовал с удивительно скромной девушкой - она не проронила ни словечка. Двадцать два года минуло, а я по-прежнему люблю эту девушку и всё-превсё помню! Да, никто этому факту не верит, иногда и меня берет сомнение, однако же!
Но есть и кое-что еще. Курсе этак на третьем, в Старом Вильнюсе, недалеко от той церквушки, где вроде бы крестили Ганнибала, совершенно неожиданно для себя повстречал я Генриха Бёлля. Он меня узнал, дружески пожал руку и спросил: где здесь туалет? Я смущенно проводил его до терминала у Клуба связи. Хорошо помню, как писатель был одет: он был в берете, сером пиджаке, черном пуловере, в светло-коричневых брюках, а на ногах у него были такие же зеленые туфли, как у меня. Над этим совпадением мы с Бёллем посмеялись. Еще поговорили о сосисках с горчицей - правда ведь, что от них жжет в горле? Правда, о своих типажах Бёлль не слишком распространялся - редко с кем встречается. Меня особенно интересовал некий Глум, пленный татарин, всю жизнь рисовавший карту мира на стене своей комнаты. Перед церковкой в те времена стоял пивной киоск. Желтый такой. Наскреб мелочи и угостил будущего нобелиата нашим пивом. Немного погодя Генрих, явно смущенный, поведал: то, что мы пили, трудно назвать пивом... Но тотчас же добавил, что после Второй мировой войны и у них пиво было не лучше. Хотел загладить неловкость, факт. Когда я, в сильном волнении, рассказывал об этой встрече нашей преподавательнице лексики, солидной матроне датского происхождения, она расхохоталась до слез, потом поперхнулась собственным смехом, умолкла и изящным жестом показала, чтобы я похлопал ее по спине. Тогда она обрела дыхание и продолжала рассказывать про плюсквамперфектум - сомнительное, призрачное время. Генриха Бёлля я больше никогда не встречал, хотя и высматривал, день-деньской отирался возле ларька и так пристрастился к пиву, что чуть не погубил печень...
