Танька драматически замолчала.
— Не думаю, Танечка, что тетя Луэлла также отреагирует на потерю кошелька, — заметила язвительная мама Юля, впрочем, она вовремя поймала осуждающий взгляд сына и замолчала. Танька будто бы не заметила остробритвенного выпада и продолжала:
— Меня сюда каждое лето присылают. У тети нет своих детей, и она педагогически реализуется на мне. Хотя я вообще-то не ребенок — пятнадцать лет! — закончила общительная Танька и вздохнула.
— Ладно, Таня, давай я позвоню Луэлле Ивановне, а потом Коля тебя проводит…
— Да вы что! Тетя меня убьет, если увидит с мальчиком. Сначала я должна закончить школу, поступить в институт и встать на ноги. Как будто сейчас я хожу на руках! Мальчики — потом. Спасибо вам за борщ и черешню, я пойду.
Танька быстро напялила свою глупую шляпу и выскочила за дверь. Голев помчался следом, перепрыгивая через три ступеньки.
— Погоди, Танька, пожалуйста, постой!
Танька повернула к нему все еще зареванную мордочку.
— Здесь она все равно не даст нам видеться. Я тебе напишу мой адрес в Свердловске. И телефон.
Сестра Катя смотрела за ними в форточку, а потом пошла с доносом к маме Юле.
Вот так, благодаря уличному воришке, стянувшему Танькин кошелек, в первую очередь, и Луэлле Ивановне Приходько — во вторую, Голев и познакомился со своей женой. Хотя до собственно женитьбы было еще далеко: Голев окончил школу, сходил в армию — правда, слово «сходил» плохо передает впечатления от погоды в минус шестьдесят на анадырском аэродроме.
Танька писала чуть ли не каждый день — подробно описывала свою учебу в пединституте и традиционно обещала ждать. Они не виделись уже три года, но ему все равно хотелось, чтобы Танька была с ним — блондинка-конопушка на коричневой любительской карточке вместе с ним переживала казарменный быт, постоянный голод, недосып и даже наличие прапорщика Мосластых. Почему-то все прапорщики были украинского происхождения.
Как быстро все это забылось…
Мама Юля очень удивилась, когда Голев собрался в Свердловск сразу же после дембеля.
— Тебе что, холода полюбились? — ревниво спросила она и зачем-то указала на окно, за которым дрожали на весеннем ветру молодые платаны.
Голев ехал поездом, через сухопутный Симферополь. Почти трое суток, грязь, вонища, приставучая проводница, которая всю дорогу заманивала его к себе в купе, и если бы не была она так уж откровенно неопрятна, кто знает…
Танька встречала на вокзале — на ней были серый плащ и беретка. Губы накрашены перламутровой помадой. Увидев его, ахнула:
