Голев кивнул.
— Но я могу занять для тебя, — сказал поэт. — Мой бывший сосед, Ишмуратов, он дает деньги, правда, проценты у него термоядерные.
— Это какие?
Кичитский сказал, какие.
— М-да. Не мелочится твой Ишмуратов.
— Ну, брат, — поэт развел руками, — это все, что я могу тебе предложить.
— Ладно, договаривайся. Я должен много заработать.
— А что ты будешь делать?
— Спину гнуть, — мрачно сказал Голев, — знаешь, как раньше ездили на Север, за длинным рублем? Теперь вот, на юг.
— Португалия, — мечтательно сказал Кичитский, — Фернандо Песоа… Только Кате не говори, она меня убьет, что я ее любимого брата свел с ростовщиком.
— Любимого брата? — смутился Голев.
— А ты не знал?
Таньке Голев решил все рассказать уже после визита к Ишмуратову, но она почувствовала, что муж что-то придумал, во всяком случае первый раз после того, как схоронили маму Юлю, он вел себя как живой человек. Честно говоря, у Таньки не было времени, чтобы копаться в душевных переживаниях мужа, — хватало забот с детьми, к тому же Луэлла в последнее время крепко сдала, все время вспоминала молодость, а имена путала, Севу называла Сашей, а Голева Алексеем. Танька знала, что так звали непутевого теткина супруга. Тут еще пришло письмо от родителей, с которыми не виделись давным-давно: мать писала, что жизнь помаленьку наладилась, Михал Степаныч перешел на другой завод, где платили вовремя, пусть и понемногу; в конце письма мать просилась приехать, хотела повидать внуков, которых она знала только по фотографиям. Танька тут же отписала приглашение, честно говоря, ее удивляло родительское равнодушие — за столько лет только звонки, письма и ни разу никто даже не попытался приехать. Впрочем, Танька и сама не рвалась в Екатеринбург — было и некогда, и не на что. Мать позвонила, сказала, что получила Танькино письмо и приедет в самом конце февраля, как раз ко дню рождения Луэллы Ивановны.
Ишмуратов, как и предполагалось, оказался хитрым восточным мужчиной одних с Голевым лет, но значительно лучше одетым, а уж о квартирной обстановке и вовсе нечего говорить. «Хоромы», шепнул Кичитский перед тем, как позвонить в дверь.
— Ну, так и что тут у нас? — спросил Ишмуратов, указав просителям на мягкие кресла. Сам он уселся на диване, широко расставив ноги в шуршащих спортивных штанах.
— Мне нужно семьсот долларов, — просто сказал Голев. — Ваши условия известны, я с ними согласен. Расписку я тоже подготовил, вот. — Голев достал из кармана пиджака сложенный вчетверо лист в клеточку, вырванный из старой тетрадки.
