Митя десятки, если не сотни, раз видел выступления Мирякова на публике, но не понимал, как это было возможно: перед общежитием стоял невысокий человек в футболке с гастрольного тура группы Nazareth, тренировочных штанах, тапочках на босу ногу и что-то тихо говорил, засунув руки глубоко в карманы, будто никогда не был на тренингах по языку тела, а те, кто еще несколько минут назад собирались его линчевать, слушали затаив дыхание. Плакаты исчезли, люди вытягивали шеи и приподнимались на цыпочки, чтобы не пропустить ничего из речи Мирякова, а стоявшие в последних рядах старались продвинуться ближе, продираясь через чахлые кусты вдоль дорожки и заходя сбоку, так что перед Михаилом Ильичом скоро образовалось полукольцо из слушателей. Постепенно к ним начали присоединяться прохожие и зеваки, все это время державшиеся подальше в надежде на опасное и противозаконное, но увлекательное зрелище. Они уже не сомневались, они просто боялись поверить, боялись снова обмануться, снова ощутить эту боль и пустоту, снова испытать это чувство, когда отмирает, становится грубой и ороговевшей самая нежная, самая стыдная складочка души, из которой рождается вера, и тебе кажется, что ничего больше не будет, что в тебе уже не осталось ничего от того ребенка, который всегда был внутри и которого ты всегда защищал, даже своей подлостью и нелюбовью, но страх быстро отступал, и Мите даже показалось, что кто-то начал опускаться на колени, когда в голову Мирякова попал камень. То ли бросок оказался не очень точным, то ли Михаил Ильич все-таки почти сумел увернуться, но камень только рассек ему кожу, скользнув по лбу и виску. Увидев, как яркая кровь быстро заливает правую половину его лица, отчего Миряков становился похож не то на старинную маску, не то на раскрашенного футбольного болельщика, все обернулись, ища того, кто посмел это сделать, и снова превращаясь в толпу, готовую догнать и растерзать или, если надо, привести живым, чтобы бросить к ногам обретенного мессии, который свершит свой праведный суд над бегущим к проходному двору на другой стороне улицы человеком, которого теперь заметил и Митя, но тут Михаил Ильич крикнул: «Нет!» — и на этот раз его, кажется, услышал весь город. Все замерли, и Миряков замер с поднятой вверх левой рукой, правой пытаясь стереть и стряхнуть на землю кровь с лица, чтобы она не заливала глаз. «Не надо», — повторил он уже тише, и, словно дождавшись этого сигнала, перед общежитием откуда-то появились полицейские, которые почему-то первым делом бросились к Михаилу Ильичу и, повалив его животом на землю, застегнули на нем сзади наручники.
