Впрочем, все еще можно было исправить. Миряков снова обошел закрытые ворота и пробрался через лабиринт лотков к единственному на территории рынка магазинчику, где купил бутылку красного вина и коробку конфет. Затянутая в целлофан коробка была теплой даже на ощупь, и Михаил Ильич не сомневался, что вместо конфет внутри обнаружатся растекшиеся в своих гнездах липкие неопрятные комки, но это не имело значения. Теперь он знал, что нужно делать.
Миряков любил женщин, и женщины любили Мирякова. Он обладал не то чтобы редкой, но всегда востребованной способностью транслировать окружающим мысль, что он уже все за них решил, — мысль, крайне привлекательную для людей определенного склада, охотно идущих из-за этого в армию, религию и замуж. При этом Михаил Ильич не ставил себе целью подчинять кого-то своей воле да и вообще не ставил здесь перед собой никаких целей, отчего все его романы протекали легко и необременительно, естественным образом заканчиваясь с отъездом из очередного города. Некоторое время с ним, правда, ездила женщина большой, пусть и нервной, красоты, которую Миряков представлял всем как Дару и даже пытался придумать ей постоянное место в организации. Особенно примечательным был ее взгляд, всегда вроде бы отсутствующий, но в то же время пугающе пристальный. Михаил Ильич уже при первой встрече увидел, что Дара, которая в действительности звалась Жанной, чудовищно близорука и уже на расстоянии в пару метров не различает лиц, но на людей неподготовленных ее глаза производили сильное впечатление.
Из планов Мирякова ничего не вышло: Жанна-Дара оказалась ленива, капризна и совершенно не приспособлена к полезной деятельности. Одетая в белую полотняную рубаху до пят, она терпеливо стояла рядом с Миряковым во время проповедей и даже развлекала гостей на традиционных вечерях, но все остальное время валялась в постели или бродила по коридорам гостиниц или общежитий, грызя на ходу шоколад и ласково улыбаясь встречным, не узнаваемым ею в подводном царстве миопии. Оставшись с Миряковым наедине, Дара жаловалась на жару и скуку, требуя внимания и кондиционеров, поэтому Михаил Ильич вздохнул с облегчением, когда в одном из городов она ушла к художнику-огнепоклоннику, рисовавшему пламя во всех его видах, от горящих сугробов тополиного пуха до ночных пожаров внутри бетонных домовых коробок, и собиравшемуся запечатлеть новую музу на огромном полотне, изображающем ад, в качестве то ли страдающей грешницы, то ли парящего наверху, в дымных облаках, ангела, счастливого в близоруком неведении.
