В июне, вскоре после своего увольнения, Наполеон писал Жозефу, от которого в значительной мере теперь зависел материально:
«Что бы ни случилось с тобой, помни, тебе никогда не сыскать более преданного друга, чем я. Ведь ты для меня более чем дорог; кроме меня, никто так искренне не озабочен твоим счастьем. Жизнь — это не более чем сон, который вскоре проходит. Если случится тебе отправиться куда-то далеко и, как тебе кажется, надолго, позволь мне иметь твой портрет. Мы слишком долго жили вместе и были так близки, что наши сердца слились воедино — уж кому как не тебе знать, что я предан тебе и душой, и телом».
Это письмо появилось благодаря просьбе супруги Жозефа прислать ей миниатюрный портрет Наполеона, который он заказал для ее сестры Дезире, в кого в ту пору был влюблен.
Дезире Клари была «веселой крошкой» из Марселя, с огромными карими глазами, восхитительной улыбкой и сильным местным акцентом ее родного города. Она искренне влюбилась в Наполеона, и один раз ей даже пришлось прятаться у него под кроватью. К тому же она была честолюбива. Находясь на Святой Елене, Наполеон сказал генералу Бертрану: «Дезире располагала способностями и стремлением помочь мне добиться успеха».
Но летом 1795 года шансы Наполеона на успех были весьма призрачными. Его положение усугублял Люсьен. Заклейменный как сторонник Робеспьера, этот умирающий с голоду лавочник после термидора был арестован в Сен-Максимене и осужден на целый год тюремного заключения.
У себя в деревне он нажил множество врагов. Летиция написала довольно проницательное письмо представителю Конвента в итальянской армии, в котором справедливо замечала, что ей непонятно, почему ее сын осужден, так как из Сен-Максимена никто не уезжал и даже никто не скончался в результате его действий. Через две недели Люсьена освободили. Этот инцидент не слишком способствовал репутации его брата.
«В дни молодости я, по неведению и из-за своего честолюбия был революционером», — признался Наполеон годы спустя Меттерниху. Но даже расставшись с якобинскими принципами, он никак не мог расстаться с якобинскими привычками. Меттерних не раз подчеркивал в девяностые годы те изменения, что произошли во французах в связи с революцией: «Их лоск и элегантность, которым вряд ли кому удавалось подражать, сменились нарочитой неряшливостью, а их легкий характер — мрачной и зловещей подозрительностью».
Нельзя сказать, что Наполеон был неряшлив или подозрителен, но язык его стал груб, зачастую до неприличия, и, как он ни старался, ему так и не удалось до конца расстаться с этой привычкой. Он был теперь неспособен говорить вежливо, не говоря уже о том, чтобы галантно обращаться с женщиной, и по привычке частенько ошарашивал первую даму такими нескромными вопросами, как будто она была обыкновенной полковой шлюхой.
