Но к этому времени Иоахим получил от императора Франца весть, что не только тот безоговорочно принимает положения Неаполитанского договора и гарантирует ему трон, но Пруссия и Россия также согласны принять это условие. Мюрат тотчас сообщил Наполеону, что «всегда был непримиримым противником наполеоновской системы всеобщего господства, которая стоила Франции столь много крови и богатства и навлекла на Европу столь многочисленные беды и вынудила его (Мюрата) повести свои войска против итальянской армии».
Тем временем император сражался не на жизнь, а на смерть. Союзники начали переправляться через Рейн еще до наступления рождественских праздников 1813 года, а перед ними двигались толпы беженцев, кто на подводах, кто пешком. К середине января князь Шварценберг держал линию между Марной и Сеной, имея в своем распоряжении 200 тысяч австрийцев и пруссаков, генерал фон Бюлов оккупировал Голландию, а Бернадот угрожал Бельгии. В общей сложности они имели под своим началом 350 тысяч солдат и располагали размещенным в тылах резервом по меньшей мере еще в 400 тысяч. Таким образом, они имели численное преимущество перед Наполеоном в соотношении три к одному, а те войска, которыми он располагал, были весьма сомнительного качества. Слишком много было там необстрелянных новобранцев, их наскоро одели в шинели, нахлобучили на голову кивер и дали в руки мушкет или охотничье ружье, с которым они толком не знали как обращаться. В Париже каждый день десятками расстреливали призывников, пытавшихся увильнуть от воинской службы.
Атмосфера в столице царила упадническая. Роялисты снова приободрились, узнав, что по всем провинциям сторонники Бурбонов готовят восстание, а шуаны снова подняли голову в Вандее.[18] Талейран поддерживал связь с живущим в изгнании Людовиком XVIII. Республиканцы, не меньше чем роялисты, упивались трудностями диктатора, предавшего революцию и навязавшего стране новую монархию и новую аристократию. Во всех салонах только и говорили о поражении, что так не может долго продолжаться, мир на за горами. Наиболее информированные парижане соглашались с Талейраном: это начало конца. Если не считать армии и нескольких префектур, Наполеон уже давно стал самой непопулярной фигурой. Но теперь даже армия поддалась разлагающему пессимизму.
Императрица была напугана, хотя супруг, как мог, пытался успокоить ее, подчас со свойственной ему бестактностью. Когда в один из этих мучительных дней Гортензия выходила из Тюильри после воскресной мессы, ей повстречалась фрейлина Марии-Луизы герцогиня де Монтебелло, пользовавшаяся особым доверием императрицы: «Как, вы ничего не слышали? Союзники преодолели Рейн! Париж в ужасе! Что сейчас делает император?» Мария-Луиза однажды сказала мадам Монтебелло: «Я повсюду приношу с собой одни несчастья!» В тот же самый вечер Гортензия обедала вместе с Наполеоном и императрицей. Император спросил у Гортензии, действительно ли напуганы парижане. «Они уже приготовились увидеть на улицах казаков? Что ж, те еще не добрались сюда, а я еще не совсем позабыл, что значит быть солдатом». Затем он шутливо обратился к Марии-Луизе: «Тебе не стоит волноваться! Мы еще дойдем до Вены и всыплем горячих папе Францу!» После обеда в залу привели римского короля. Уже в столь юном возрасте в нем был виден типичный светловолосый Габсбург с длинным лицом. Отец принялся учить ребенка следующим словам: «Пойдем всыплем горяченьких папе Францу!». И когда ребенок повторял за ним, покатывался от хохота.
