По ходу очередной аудиенции Витте говорит царю, что без министра внутренних дел далее обходиться невозможно — это видно из того, что, навестив министерство, «я застал целый ряд бумаг и дел не решенных и не двигающихся вперед». На что царь ответил:
«— У нас уже был с вами разговор о кандидатурах Плеве и Сипягина. Я спросил еще и мнения К. П. Победоносцева. Он сказал мне свое мнение, но я так и не решился кого-либо назначить, все ожидая вашего приезда.[14]
Тогда я спросил государя:
— Какое же мнение Константина Петровича, если ваше величество соизволите мне это сказать?
— Да он очень просто мне сказал:
— Плеве — подлец, а Сипягин — дурак.
— Что же, ваше величество, сам он кого-нибудь рекомендовал? Государь улыбнулся и говорит:
— Да, он рекомендовал… Он, между прочим, говорил и о вас.
— Ваше величество, — сказал я, — хотя я и не знаю, что говорил Победоносцев, но почти с уверенностью догадываюсь, что он про меня сказал.
— А как вы думаете, что?
— Да, наверно, — говорю, — он сказал так: подходит Витте, да и тот… И тут он сказал что-нибудь вроде известной фразы Собакевича в „Мертвых душах“: „Один там только и есть порядочный человек — прокурор, да и тот, если правду сказать, свинья“. / Государь рассмеялся. / — А что вы думаете, — спросил он, — по поводу назначения Горемыкина?
Я ответил, что ничего определенного о нем сказать не могу, но добавил, что, по всей вероятности, К. П. рекомендует Горемыкина потому, что Горемыкин правовед и К. П. тоже правовед, а известно, что правоведы, так же как и лицеисты, держатся друг за друга, все равно как евреи в своем кагале.
Государь ответил:
— Да, я назначу Горемыкина».
Между тем речь шла как раз об одном из тех ведомств, к которым царь питал особую симпатию, чтобы не сказать — нежность. Оно обеспечивало не только полицейский порядок в империи, но и безопасность его, царя, священной особы. Правда, кой-кто из помощников, по словам Витте, спрашивал себя: «Ну кто же на такого императора, как Николай II, может покуситься?» Похоже было, что бомбометатели личностью его, и в самом деле, не очень-то интересуются. Признаков какой-нибудь охоты за ним, как за его дедом и отцом, никто не замечал ни тогда, ни после. Такие происшествия, как выстрел по дворцу из пушки Петропавловской крепости[15] или крушение яхты «Штандарт» в финских шхерах, больше смахивали на недоразумение. Под дулом пистолета Богрова (в киевском оперном театре) царь и Столыпин сидели рядом; первый внимания террориста-провокатора не удостоился, мишенью для выстрела в упор был взят второй. По вступлении Николая Александровича на пост, по Витте, «было признано как бы неудобным иметь начальника охраны», так что «должность эта была упразднена»; вместо нее ввели «должность дворцового коменданта, как бы только начальника внешнего порядка». На практике реформа обернулась тем, что «прежде военная охрана царя была гораздо малочисленное, а теперь значительно возросла; прежде и полицейский штат был несравненно меньший; прежде охрана его величества занималась только охраной его величества, а ныне (при Николае II) она, кроме того, представляет черный кабинет и гвардию секретной полиции». Ко всему прочему, «разница получилась еще та, что прежде должность начальника охраны занимали такие сравнительно крупные лица, как граф Воронцов-Дашков и генерал-адъютант Черевин; при Николае II в этой должности состоят такие сравнительно ничтожные люди, как Гессе, князь Енгалычев, роковой Трепов, а теперь той же категории Дедюлин».
