— Где? Где? — верещит она, выскакивая в коридор.
Мы выскакиваем за ней.
— Что где, Мыша?
— Где подъемный кран?
Мурка крутит пальцем у виска.
— Немедленная госпитализация, — горячо шепчет она в мое ухо. — Только не перечь. Сумасшедшим не перечат. Может, обойдешься экскаватором, а, Мышенька? — ласково спрашивает она.
Мышка дико вращает глазами.
— Издеваешься, да? — верещит она. — Где эта штука, которой останавливают поезда?
— А, стоп-кран. Так бы сразу и сказала! — облегченно вздыхает Мурка. — Вон он.
Мышка бросается на стоп-кран, как Александр Матросов на амбразуру. Она виснет на нем всем своим тощим тельцем, имеющим вес пера, но стоп-кран не реагирует на ее усилия. Стоп-кран остается недвижим. Мышка так мала, что иногда на нее не реагируют даже лифты. Просто не хотят ехать. Тогда ей приходится ждать, когда в лифт войдет кто-нибудь еще. Вот и сейчас. Мышка всем тельцем виснет на стоп-кране, даже ножки отрывает от пола, но он не подает признаков жизни. Тогда Мурка отодвигает ее недрогнувшей рукой, хватается за стоп-кран, осуществляет короткий мощный рывок — и стоп-кран благополучно остается у нее в руке. Поезд между тем покидает гостеприимный вокзал. Наш приятель Чинзано стремится стать воспоминанием. Мышь захлебывается слезами.
Я смотрю на Мышку и понимаю, что, если мы сию секунду не предпримем героических усилий по задержке подвижного состава, она нам не простит. Я бегу в другой конец вагона, отыскиваю второй стоп-кран и тяну на себя злополучный рычаг. Поезд стонет, заходится в предсмертном хрипе и наконец замирает.
— Слава богу! — шепчет деморализованная Мышка и сглатывает последние слезинки.
…Мы несемся в тамбур и распахиваем дверь. Гремя коленями и бутылками, нелепо вскидывая ноги, Чинзано прыгает через шпалы. Добежав до нашего вагона, он останавливается в недоумении и, задрав голову, жалобно смотрит на нас. Ступеньки доходят ему ровно до мочки уха. Мы свешиваемся вниз. Мы тянем к Чинзано руки. Чинзано не может ответить нам взаимностью. Его руки заняты граппой. Мы растопыриваем пальцы и хватаем его, кто за что горазд. Мурка горазда за шиворот, Мышка — за рукав, а я — за остатки волосят. Мы втаскиваем Чинзано в тамбур, валимся на спину и отдуваемся. Мы волочем его в купе. Мы кладем его на диван. Мы вливаем в него стакан граппы. Мы ужасно волнуемся. А вдруг он так и не придет в себя и мы останемся в чужой стране с иностранным трупом на руках? Однако наши опасения беспочвенны. Через пять минут Чинзано вздыхает и открывает один глаз. Он вертит этим глазом по кругу — в угол, на нос, на предмет — и наконец останавливает его на бутылке граппы. Мы наливаем еще стакан. Чинзано выдувает и его. После чего откидывается на спинку кресла, блаженно вздыхает и с места в карьер начинает рассказывать нам печальную повесть своей жизни.
