— Ну, не совсем, — опять же честно отвечаю я. — Я еще немножко еврейка, по бабушке у меня чуть-чуть польской крови, а по прадедушке — литовской. Но в целом я, безусловно, русская.
— Мама миа! — шепчет он. — Что же мне с тобой делать?
— Я бы выпила чаю, съела бутерброд и легла спать, — еще честнее отвечаю я.
Черрути берет меня за руку и тащит за собой. Мы входим в темный подъезд и по обшарпанной лестнице поднимаемся на последний этаж. Черрути открывает дверь и вталкивает меня в квартиру. Впрочем, квартирой это можно назвать условно. В огромной грязной комнате стоят: деревянный стол, несколько стульев и две кровати. На кроватях навалены разноцветные одеяла. Черрути толкает меня на стул, исчезает и через пять минут появляется с чаем и бутербродами.
— Ешь! — говорит он и вытаскивает бутылку кьянти. — Хочешь?
Я мотаю головой. Черрути садится напротив, наливает в стакан кьянти и насыпает какой-то белый порошок.
— А это? Хочешь? — и показывает на порошок.
Я опять мотаю головой.
— Руссо туристо, — с чувством собственного достоинства произношу я, — но морфинисто!
— Дура! — ласково говорит Черрути. (Нет, не дура! Кара! Вот что он говорит — кара! Очень похоже на дуру, поэтому я и перепутала.) — Кара! — ласково говорит Черрути. — Это не морфий, это ЛСД! Ложись спать! — И кивает на одну из кроватей.
Я собираюсь с духом, открываю рот и собираюсь спросить: а с кем, собственно, я буду спать на этой самой кровати? Но тут одеяла в углу начинают шевелиться. Из них высовывается голая волосатая нога, потом голая волосатая рука и голая грудь, тоже очень волосатая. Меховая рука почесывает меховую грудь. Наконец из-под одеяла появляется лицо, заросшее мехом по самые глаза. Я вскакиваю со стула.
— Там… — в испуге бормочу я и тычу пальцем в угол. — Там… Там человек!
Черрути обмякает. Лицо его идет странными разноцветными волнами. Я списываю это на влияние ЛСД. Каким-то похабным вихляющим движением Черрути встает и, покачивая бедрами, подходит к меховику. Наклоняется и влепляет ему безешку прямо в середину лицевого нерва, плотно оформленного бурым подшерстком.
— А это — мой Марио! — нежно поет Черрути и поглаживает чудище по груди. — Спи, дорогой! Мы сегодня не одни.
Он возвращается к столу и наливает себе еще кьянти. Там, за грязным деревянным столом на задворках самого красивого города мира, я узнала историю Черрути.
История Черрути,
рассказанная им самим под настырный храп Марио, в комнате, где аромат вина мешался с ароматом наркотиков, где царила запретная любовь и никто не скрывал своих пороков
