Мама кивнула одному из носильщиков; тот подошел и забрал у меня сумку. Как-то смешно выглядел ухоженный молодой человек в футболке-поло, держащий мою десятилетнюю нейлоновую черную сумку с огромной красочной заплаткой, на которой большими буквами было написано «УМРИ».
– Сначала давай устроим тебя на твоей вилле. Она потрясающая! Ты живешь практически на пляже, и все отделано овчиной, – сказала мама, цокая греческими сандалиями, когда мы вышли из лобби. Она говорила, выделяя слова подобно тому, как шрифт выделяют курсивом.
Я последовала за ней и посыльным во внутренний двор, мокрые кроссовки скрипели по полу.
– Подожди, у меня будет своя вилла?
Мама оглянулась на меня и подмигнула.
– Конечно, думаешь, я заставлю тебя делить со мной номер?
Хоть мысль о своей собственной «вилле» казалась волнительной, меня, на удивление, постигло разочарование. Я представляла себе, что проведу вечер с мамой, мы устроимся на огромной кровати, посмотрим «Настоящие домохозяйки» и закажем в номер еду, как часто делали в отелях.
Но вместо этого мы дошли до небольшого домика с соломенной крышей, по периметру которого росли невысокие пальмы, а на закрытой балконной двери покачивался на ветру замок. Носильщик открыл дверь, и мы вошли в комнату, просто, но стильно обставленную – грубо обтесанные деревянные предметы мебели скрывались под богемными тканями и овчиной. В углу у большого окна стояла кровать с балдахином и откинутой в сторону москитной сеткой, а небольшая гостиная была оборудована диванчиком и кофейным столиком. Еще одна тонкая белая занавеска отделяла комнату от маленькой ванной с бамбуково-гранитной раковиной и душевой.
Наверное, самый симпатичный номер, в котором я когда-либо спала.
Мама расплатилась с носильщиком, и он ушел, наконец оставив нас наедине. Я вдруг смутилась. Но мама упала на мою кровать и достала телефон.
– Я сниму это в сторис, хорошо? – Она направила телефон на себя, мастерски склонила голову для удачного ракурса и, лежа на кровати в окружении волос, начала говорить: – Ребята, мне сделали САМЫЙ лучший сюрприз в моей жизни!
Выражение ее лица стало обычным, и я поняла, что камера сосредоточилась на мне.
Не сказать, что я к такому не привыкла – последние несколько лет мама записывала каждую минуту своей жизни, – но все равно почувствовала себя так, словно попала в ловушку. Я прекрасно знала, как выглядела – точно замызганная швабра с наполовину размазанным макияжем. Руки инстинктивно взлетели, чтобы прикрыть лицо.
