— Меня не было, но в парламенте — чтоб им всем там, в Париже, ноги и руки поотрывало! — вышел закон, что теперь и мы должны подниматься.
— Вы?! Как так?
— А вот так! Живых-то людей уже не хватает. Что ты думаешь, болван, хватит им людей на такую войну? Вот они и призывают наших на вторую службу, а если кто из нас опять накроется, то его, обождав немного, возьмут и на третью.
— Бланке, не морочь ты мне голову. Это же невозможно!
— Эх, ты! Давным-давно уже нет ничего невозможного. Что ты им сделаешь, этим господам из Парижа?
Головы в касках сливаются в одно огромное лицо, в котором странным образом застыло сходство со множеством павших товарищей. Каждый из них нашел себе место под каской, как на кладбище. Лицо растет, в него втискиваются все новые и новые. Дужар узнает каждого и считает. Уже по крайней мере батальон голов вместился в одну эту страшную голову! Каска накрывает ее, словно железный купол.
Огромные глаза смотрят на него в упор и втягивают его в себя, как два бездонных черных колодца. Он мечется и кричит, напрягает все силы, не может ни пошевелиться, ни подать голос. Наконец глаза перестают смотреть, на них опускаются синие навесы век. Лицо удлиняется, усыхает, черты обостряются, резко выступают кости и впадины, чернеет и проваливается рот — исполинское лицо умирает.
Дужар извивается и срывает путы, ползет, уползает от чудовища. Громадина головы в каске остается где-то далеко в пустом безбрежном поле и торчит, как одинокая постройка.
Дужар узнает поле. На нем ни следа человеческого жилья. Ни деревца, ни куста, ни пучка травы. Куда ни бросишь взгляд — пустота и прах. Глубоко изрытая, перепаханная, вывернутая наизнанку земля. Груды развалин, до основания разрушенные окопы. Обширные свалки всяческих обломков и останков. Яма на яме, глубокие канавы переплетаются между собой, полные смердящей грязи из остатков людей и сукровицы. Все опутано ржавой колючей проволокой.
Голова великана медленно опускается, проваливается под землю. Исчезает в бездне нижняя челюсть, рот, еще раз откроются глаза, два черных, мрачно заходящих солнца, и сойдут под землю. На горизонте остается каска, как округлый холмик могилы, как железный знак, как надгробный памятник. На этом месте когда-то стоял город, а окрест лежали деревни; еще путаются в голове их названия, такие знакомые и такие уже ненадежные — Живанши, Невиль, Сант-Ваас, Суше, Экюри. Дальше в тумане какие-то возвышенности — это Лоретто, Каранси, Монт-Сант-Элюа…
