— Чего голову повесил, холоп, чего вздыхаешь? — спрашивал его сосед Трегубов. — Все еще плачешь по своему паршивому пану? Все еще боишься его? У тебя ж полный сундук панского добра — есть на что пить целых полгода. Дурак, задаром столько лет служил — пан твой облезлый перед тобой кругом в долгу. Возьми чего-нибудь до поставь на кон — отыграешься… — Так искушал его сосед Трегубов, свирепый разбойник.
А с другой стороны, новый сосед, занявший нары Злотовского, разжигал его рассказами о своих похождениях. То был знаменитый на всю Сибирь Мельниченко, злодей без чести и совести, насильник и убийца.
Крутились за частоколом каторги и заглядывали в щели между бревнами гулящие девки, арестантские полюбовницы. Кто большие деньги украл, выиграл или выжулил и мог подкупить стражу, к тому их пускали. Дело на каторге обычное, но Франек, хоть и смотрел на это семнадцать лет, сейчас только, точно впервой, увидел этот великий соблазн.
И вот однажды ночью, когда все кругом спали, он встал и, крадучись, как вор, полез под нары, и в первый раз запустил руку в барский сундук.
Целую неделю Франек пил беспробудно и угощал всех подряд, щедро одаривал девок, музыканта нанял, цыгана-конокрада, чтоб тот ходил следом за ним по камерам и пиликал на скрипочке для большего куражу. Вел себя, как в обычае было на каторге, гулял беззаветно, исступленно, бога забыв. Все участвовали в его гульбе, жрали его водку, тянули у него деньги и — насмехались над ним. Говорили:
— Знаменитые поминки справляешь по пану; знать, крепко ты его любил! — И осипшими, пропойными голосами запевали хмельную панихиду.
Раза три в день Франек горючими слезами оплакивал пана и раза три в день, подбоченясь, кричал:
— Теперь надо мной никто прав не имеет! Теперь я сам себе пан! Я вольный человек, каторжник, для меня законы не писаны, что хочу, то и делаю!..
— Правильно, холоп, правильно, — издевался сосед Трегубов.
Наконец проиграл Франек последние панские вещи, проиграл и сундук, все свое наследство проиграл. И пьяный завалился спать.
Животы надорвали кандальники, глядя утром на его рожу, на то, как он каялся. Благим матом ревел мужик, подлым ворюгой себя обзывал. Горько плакал — ведь один, как перст, остался он, точно сирота, оставленный на краю света среди недобрых людей.
— Вешайся, холоп, — советовал Трегубов, — только это тебе и осталось. Никогда верный пес не переживет хозяина, тоже подохнет. Такой закон у псов. Ремешок пропил, ну да я тебе по-соседски веревку одолжу. Держи!
