Не объяснял пан Злотовский в письмах к жене, почему он так упорствует. И Франеку правды не говорил. Никому не поверял свои тайны, не хватало у него на это сил. Жив был пока еще шляхетский гонор и тот внутренний стыд, что глубоко в человеке запрятан.
Страшно тосковал он, а не хотел показаться жене и детям во всем своем убожестве, в кандалах, с головой, наполовину обритой, в грубой сермяге, в бесчестье. Ни за что не желал обнажить страдание свое перед врагом, не хотел плачущую жену обнимать на глазах надзирателей и с их позволения. Не хотел, чтобы его слезы и горькую его любовь видели палачи, которые с ним, как с собакой, обращались, и столько раз, как над собакой, глумились.
А на самом дне его души, в темном и укромном закутке, крылся еще один странный и глубокий резон. Силой лишили его всех человеческих прав. Все отняли. По закону недействительным стал его законный брак с любимой женой. Могла бы она свободной быть, когда бы того пожелала. Считал он, что не имеет уже никакого права на жену, и не хотел ничего от нее принимать. Глупо, разумеется, и пан Злотовский это понимал. Однако продолжал терзать и себя, и родных своих.
Разве смог бы понять все это простой, неученый мужик Франек? Приставал он к пану, и уговаривал, и соблазнял барыней, что «как та роза», и детьми, которые такими пригожими выросли. И не раз очень гневался пан на Франека и кричал на него, как пану пристало:
— Молчи, дурак, раз не понимаешь!
Шли годы, а Франек умней не становился. Надоело это барину, и стал он Франека учить. Только нелегко давалась тому наука. С большим трудом выучился он читать, писать да немножко счету. Но упорен был барин и вбивал науки, и мучал так, что только потом мужик обливался.
Учил его пан, что земля круглая и обращается вокруг солнца. Рассказывал о теплых краях и о разных народах. О трудных первых шагах рода человеческого на земле, о племенах, вечно враждовавших между собой, отчего большинство из них погибало, и лишь немногие уцелели. И о польском вопросе, и о Польше, за которую Франек сражался и носил теперь кандалы. И о шляхте, ученой и мудрой, и о мужиках, невежественных и глупых. О том, как хотела шляхта Польшу освободить, а из-за темноты мужицкой все прахом пошло.
Учился Франек с трудом, но прилежно. Большой у него ко всему был интерес. Пан рассказывал, а он, знай, слушал.
Когда же немного подучился, то осмелел и сам начал пану задавать вопросы.
— А всегда ли, прошу прощения, так велось, что был богатый и был бедный? С самого ли начала света или уже только потом?
