Только все время в голове у него что-то бродило, какие-то неясные вопросы просились наружу, и никогда и нигде ему не было хорошо. Все будто ждал он чего-то, что должно наконец прийти, только по непонятным причинам запаздывало.
А когда он познакомился с социалистами, то сразу всей душой почувствовал: вот чего он ждал. И хотя деятельность их была ему до тех пор совершенно неизвестна, хотя он и не представлял даже, что они вообще существуют, новые идеи не удивили его особенно.
Он сам давно предчувствовал нечто подобное и просто очень обрадовался тому, что, оказывается, и другим нужно то же самое.
Так началась для него новая жизнь, а старая сама по себе отмерла, ушла в прошлое.
Но бывали у Таньского минуты, когда он спорил сам с собой. Ему приходилось настойчиво твердить самому себе, убеждать себя, что все так и было и что прежняя жизнь прожита не во сне, а наяву, год за годом, день за днем.
И новый человек содрогался в нем.
«Что было бы, — терзал его вопрос, — не встреть ты на своем пути новых своих товарищей с их мечтой о справедливом устройстве мира? Что бы с тобой сталось?..»
Ему становилось страшно: ведь если бы все это запоздало на год… Год! Когда имел значение каждый день, когда судьба решалась.
И решилась — это было чудо!
Потом помчались стремительные годы, в каждодневной спешке, в непрерывной, яростной борьбе, открылась неведомая страна, земля обетованная, и поразила взор. Душа затрепетала, вырываясь из трясины, научилась ненавидеть, научилась мечтать.
Он снимал тогда угол в тесной каморке у вечно грызущихся супругов. Как сейчас, он слышит истошные крики несчастной женщины, ругань пьяницы, возню в темной комнате, грохот бьющейся посуды и часами не умолкающий плач детей. Он лежит в своем углу на подстилке и думает; целые ночи проходили у него в раздумьях. Он жадно глотал брошюрки и знал наизусть те из них, что ходили тогда по рукам, но сразу понял, что в тонких книжечках уместилось далеко не все, из чего состоит мир. Остальное он старался понять в тяжком напряжении мысли, в кропотливом труде.
Не однажды он вскакивал ночью, крепко стискивал разгоряченную голову и думал, думал.
«Бога нет, бога никогда не было». Болью и ужасом пронзала его чудовищная ложь мира. Не умещалось в голове, как же этот обман держался тысячи лет. Он внимательно прислушивался, когда рабочие прохаживались насчет господа бога, но ни их озорное богохульство, ни анекдоты о церковниках не казались ему смешными. Он все искал своего решения ужасной загадки и видел, что никто его не понимает.
