Наступила поздняя осень с первыми заморозками. Пан Хельбик, как обычно, вышел на улицу, взяв свою скрипку. Утро было сегодня таким прекрасным, что даже обитатели Парысова ахали удивленно, хотя обычно о погоде здесь говорят редко. Старик с наслаждением дышал морозным, чистым воздухом, поглядывал, приподняв свой зеленый козырек, на просветленный мир, искрящийся инеем, на стянутые ледком лужицы и затвердевшую землю, любовался оснеженными косматыми деревьями, сверкающими под веселым солнцем, и, радуясь всему этому, что-то тихонько напевал себе под нос. А когда, опрокинув свои три стопки, вышел из шинка у заставы, показалось ему, что половина лет спала у него с плеч и что теперь всегда так будет. Играл он в тот день вдохновенно. Скрипка пела на морозе серебряным голосом, а пальцы с легкостью летали по грифу.
Монеты густо падали к его ногам из окон, он играл все быстрей и не чувствовал усталости. Рассыпал огневые оберки, гремел военными маршами, завораживал медленным вальсом, словно бы решив вознаградить своих слушателей за долгие годы унылого, бездарного пиликанья.
А возле одного дома на Дельной ему устроили настоящую овацию, и он ужасно разволновался, ибо давным-давно уже не случалось, чтобы ему аплодировали. В юности это бывало нередко. Перед восстанием[12] тоже часто хлопали, особенно, если он играл на улице польские песни, и хоть в те времена музыканты играли то же самое по всей Варшаве, люди охотно слушали и кричали «браво». С тех пор ни разу не доводилось пану Хельбику играть на «бис». И вот теперь, после того как он исполнил отрывок из какой-то песни и раздались громкие аплодисменты, разволновался старый скрипач и, стараясь не сбиться, довел мелодию до конца. Отрывок этот он уже позабыл и вообще с трудом откопал его в завалах памяти. Решил Хельбик сыграть лучшее из того, что знал, самое лучшее — от переполненного благодарностью сердца, ловя слухом, не прозвучат ли снова аплодисменты, столь желанные для каждого артиста. Аплодисментов больше не было, но из столярной мастерской, занимавшей весь нижний этаж здания, вышли на обед рабочие и столпились вокруг него.
— А ну-ка, пан артист, рвани еще разок ту песню, только по-настоящему, с огоньком!
— Да погромче, понял, не по-нищенски. Такую песню либо в полную силу играть, либо уж вовсе не надо!
— Давай, дед, давай, мы заплатим!
Понял Хельбик, о чем речь идет, и снова сыграл тот отрывок, который всем в этом доме так понравился. Играл внимательно, серьезно, смычком слился со струнами, и скрипка звучала, словно капелла. Он вспомнил всю мелодию целиком, четко акцентировал ритм и сам понимал, что играет хорошо, и видел, как загорелись глаза у людей, а кое-кто из них стал подпевать даже.
