— Видишь эту бумагу?
— Вижу, господин майор.
— Здесь о тебе написана вся правда. С этой бумагой тебя заберут жандармы, и ты пойдешь под суд. Хватит церемониться! Не хочешь по-хорошему — пожалуйста, но с судом шутки плохи, потому что сейчас война, понимаешь?
— Господин майор…
— Что еще?!
— Ничего, господин майор, я только хотел сказать, что…
— Что?
— Что это ведь невозможно.
— Что невозможно?
— Господин майор говорит — война. Как вы ни хотите, но я не могу с этим согласиться, чтобы была война.
— Это великолепно! А тебя никто и не спрашивает о твоем согласии. Делай, что я велю, и все тут.
— Дужар, — начал полковник старческим, слабым голосом, — за такие разговоры могут приговорить к расстрелу. Ты хоть подумай, чудак, о жене и детях.
При этих словах из груди Дужара вырвалось короткое рыдание, и слезы горохом посыпались у него из глаз.
— Вот видишь… видишь…
Жена и дети не однажды появлялись в зале № 7, обычно после обеда, и каждый раз напоминали ему о чем-то далеком. Была в этом нестерпимая боль, ощущаемая словно сквозь сон. Его изнуряло напряжение памяти, которая на ощупь, словно в сумраке, искала какую-то единственную необходимую вещь. Но эта единственная вещь всегда ускользала от него и таилась в непроницаемой мгле; в измученной голове все клокотало от бессмысленных видений, которые кружились без устали, как пыль, и затмевали ему мир. Он не мог одолеть своей тоски, что-то его точило, отравляло, пока, измученный вконец, он не начинал плакать сам над собой, осиротевшим и одиноким.
И теперь, при словах «жена», «дети», его охватила сокрушающая скорбь.
— Вот видишь, Дужар… — начал полковник, но майор прервал его и резко, быстро начал сыпать вопросы, торопил его, не давал собраться с мыслями и загонял его в какую-то западню. — Почему нет войны? Говори.
— Потому, что это совершенно невозможно, господин майор.
— Почему невозможно?
— Да как же это может быть, чтобы люди умышленно убивали друг друга, чтобы жгли понапрасну целые города.
Дужар запнулся, остановился.
— Говори дальше! Ну!
— Чтобы столько порядочных людей сидело во вшах и в грязи и дрожало от страха, когда у каждого есть свой дом. Как же это, господин майор, если что ни день людей разносит в клочья. Отрывает руки, ноги, головы. Кишки висят на проволоке. Нет, никто господину майору не поверит — это неправда!
— Бессмысленность! Нелепость! Ты ближе к делу, Дужар! Я тебя человеческим языком спрашиваю: что теперь есть, если нет войны?
