Пока не притих гул, Корела благодарил государя, а потом сказал повинную:
— Казни, но сразу говорю — пошить кафтан с лиловыми кистями мне не по калитке. — И отвечая ошеломлению взглядов: — Видно, и я, Дмитрий Иванович, из бестолочи того роду, что только злит да печалит тебя. Вот ведь, поклониться не успел и встать на службу, а уже, наверно, сейчас прямо... тебя разъярю.
Чтобы продолжить объяснение, Корела протянул руку и снял с патриарха Игнатия высокую, твёрдым раструбом, камилавку.
— Нет у меня, надёжа, ни на терлик, ни на сарафан, — глухо рассказывал он, чисто переливая руно из папахи в раструб. — Приношу свой вклад в Церковь Христову, на помин дружков да на отмыв грешков. Скатайте мне свечу в обхват, до алтаря небесного...
Дмитрий пробовал улыбаться в общей тишине:
— Да награды тебе на тьму этих свеч хватит, на целое солнце...
— Тут хоть собор закладывай, — подтвердил Игнатий, уже придерживая животом раструб с тяжёлыми деньгами.
— Владыка. На новый собор, — указал казак и земно упал перед царём. Но чуть коснулся песчаной, затоптанной яшмы чамбарами[15] и бородой — подскочил, развернулся и скоро пошёл вон из палаты.
— Андрюша, ясли за конём не ходят, ты смотри... — проговорил и охрип государь.
Донец замялся между двух дверей, серебряной и позолоченной, не зная, в какую на двор.
Рыцари, полуполковники и капитаны, сумрачно смотрели уже кто куда: лишь бы не встретиться с взглядом своих папских отцов.
Атаман переменил своё решение и повернул обратно в залу. Дмитрий расслабился сразу же — вяло, надменно.
Но Корела подошёл к окну, вылез и пропал.
Затолкавшиеся у окошка шляхтичи увидели, как атаман с фасадной плинфы спрыгнул наземь, пошагал себе, поигрывая на упружистых плечах смутной какой-то, легковесной доблестью, как бы прозрачной броней против всякой беды и награды.
ЦАРЕВНА И «ОРЁЛ ДВУГЛАВЫЙ»
Все вечера Ксения кланялась Богу за то, что помощью Его, даже затиснутая в злой неволе, наловчилась быть для далёких ближних пользой и добром.
Будто эхом прощения Шуйского все её родные — уцелевшие в майской московской резне Годуновы, Сабуровы и Вельяминовы — один за другим быстро были помилованы и свезены на Москву.
В мыслях, что, может, взамен её взятой в темницу судьбы ей дан дар — девичьей, слабой и всемогущей рукой вызволять русские судьбы, Ксюша нашла первые радости сердца. С этим она помалу ожила.
А с ней осветлился, зацвёл разулыбисто весь дом Мосальского. Царевна нашила старухе Мосальской ворох узорочных скатёрок, паволок. Первый раз в жизни её подпустили к шестку, и она напекла величавых, на загнетке рассыпавшихся пирогов. Старик со старухой нарадоваться не могли на дарёную «внучку» — неизвестно ведь, что с непривычки тяжелей: коротать свой плен или блюсти чужой? Слава Богу, Ксения всё больше походила на обыкновенную шуструю гостью — скромную родственницу.
