Когда свет стал ярче, я понял, что это вовсе не выгон, а кладбище. Маленькое поле было испещрено низкими земляными холмиками и окружено хорошей изгородью, чтобы животные не могли выкопать мертвых.
– Тут была наша церковь, – объяснил Хада, появившись рядом и кивнув на то, что я принял за сарай.
– Ты христианин? – спросил я.
– Да, господин. Но сейчас у нас нет священника.
Он перекрестился.
– Наши мертвые ложатся в землю без отпущения грехов.
– Мой сын покоится на христианском кладбище, – сказал я – и подивился, зачем я об этом упомянул.
Я редко думал о своем умершем в младенчестве сыне. Я не знал его, мы с его матерью больше не виделись. И все-таки я вспомнил о нем той темной ночью на влажной земле мертвеца.
– Почему датского скальда похоронили на христианском кладбище? – спросил я Хаду. – Ты же говорил, что он не был христианином.
– Он умер здесь, господин, и мы похоронили его прежде, чем узнали, что он не христианин. Может, поэтому он и не находит покоя?
– Может быть, – ответил я.
А потом услышал позади звуки борьбы и пожалел, что не догадался попросить обратно свои мечи, покидая дом Эйлафа.
Я повернулся, ожидая нападения, но увидел только, как двое людей тащат в нашу сторону третьего. Третий человек был тонким, юным, светловолосым. В свете огня его глаза казались огромными. И он скулил. Тащившие его люди были гораздо крупнее, поэтому его попытки вырваться были тщетными.
Я озадаченно взглянул на Хэстена.
– Чтобы вызвать мертвеца, господин, – объяснил он, – мы должны послать кого-нибудь на ту сторону бездны.
– Кто это?
– Сакс, – беспечно ответил Хэстен.
– Он заслуживает смерти? – спросил я.
Я не был щепетилен, когда речь шла о том, чтобы кого-нибудь убить, но чувствовал – Хэстен убивает так, как ребенок топит мышь. А я не хотел, что на моей совести была гибель человека, не заслужившего подобной участи. Это ведь не битва, где есть шанс уйти в вечное веселье пиршественного зала Одина.
– Он вор, – ответил Хэстен.
– Дважды вор, – добавил Эйлаф.
Я подошел к юноше, взял его за подбородок и запрокинул его голову. На лбу у него виднелось клеймо приговоренного грабителя.
– Что ты украл? – спросил я.
– Плащ, господин, – прошептал он. – Мне было холодно.
– Это было твоим первым воровством или вторым?
– В первый раз он украл ягненка, – сказал за моей спиной Эйлаф.
– Я был голоден, господин, – сказал юноша, – и мой ребенок умирал с голоду.
– Ты украл дважды, – проговорил я, – значит, должен умереть.
