«Я в родной свой город поеду…»
…Осеню себя знаком креста —
и с размаху — в родные места!
Лев Лосев
Да, не спешите расходиться. Вам тоже приготовлен сюрприз. Прямо у причала, для таких, как вы, — то есть не ждущих от царства Культуры сплошного праздника — приготовлен туристский автобус — поскромнее, но тоже весьма добротный. Под его дымчатами окнами светится надпись «Карта родины». Под ней — буквами помельче: «Веселье не гарантируем».
А кто же за рулем?
Да, все он же — Петр Вайль. Переоделся в штатское, натянул кепку, снял портупею. Маску тярикуби заменил маской отафуку : «цвет лица бледный, выражение постное» (ГМ-327). Оглавление обещает, что извилистый маршрут пройдет через Сибирь и Дальний Восток, Кавказ и Соловецкие острова, Балтику и Среднюю Азию. Будут даже встречи с философами: Кантом, Леонтьевым. И с политическими деятелями: Лениным (убивал зайцев прикладом ружья), Сталиным (был непрочь пошутить). Будет даже заезд в зону настоящих боевых действий — в Чечню. Кровь, трупы, развалины… Какой уж тут праздник!
Обещаны и встречи с писателями, поэтами, художниками. Так как веселье не включено в программу поездки, они предстанут без ретуши — часто с горестными чертами. Андрей Платонов — с его страшным «Котлованом». Дом-музей Николая Островского — с букетом резиновых роз. Максим Горький — восхваляющий истребительно-трудовые лагеря на Соловках. Василий Шукшин — и как он горько переживал недовольство односельчан, осуждавших его фильмы и рассказы. Кинорежиссер Алексей Герман — и его черный-черный фильм «Хрусталев, машину!» (здесь все же не обошлось без смешного — рассказано, как по-разному пукают трупы в морге).
В биографическом и географическом плане Россия оказалась для Вайля заграницей: рос в Латвии, жил в Америке и Чехии. Может быть, поэтому в его книге чувствуются традиции жанра «Иноземцы о Московии»: Герберштейн, Флетчер, Олеарий, Кюстин, Фейхтвангер, Хедрик Смит, Роберт Кайзер. Традиции «Путешествия из Петербурга в Москву», «Путешествия в Арзурум», «На остров Сахалин» гораздо слабее — ведь те авторы не мыслили своей жизни без России. Вся русская история представлена как «испытание на вшивость» (КР-92). Очевидно — проваленное. Все же в последних строчках книги — несколько вымученное — не признание, но — допущение — чувства любви: «Родину уважать очень трудно, не получается. Любовь — другое дело, она дается без усилий. Она просто есть» (КР-413).
