Зима в тот год пришла совершенно ни на что не похожая, прямо-таки свихнувшаяся зима. Какое уж там солнце, какое голубое небо — тучи опускались до самых проводов и висели там круглый день; одни рекламы светились сквозь них, но, конечно, без букв и без ясного смысла призыва — так, цветные туманности. Снег не снег и вода не вода, то хлюпало под ногами, заливало мокрое в туфли, то подмерзало за одну ночь, и наутро аврал, тревога — носились машины с песком, засыпали свежий лед, дворники соль разбрасывали горстями под ноги. А кому хуже всех? Конечно, «скорой помощи». Там-то знали уже, что против статистики не хватит никакого песка и никакой соли, с утра готовились. И верно, вот уже везут. Кто лицом расшибся, у кого сотрясение, кто ногу поломал, а чаще руку, потому что подставляют в последний момент, отталкивают налетающую землю, да где уж там. Старики говорили, что рыбы мало в магазинах, оттого и кости хрупкие, без фосфора. Или еще машина-грузовик пролетала с разгону перекресток, с зажатыми тормозами скользила по льду да и врезалась в кого-нибудь на другой стороне — тут уж никакая рыба не поможет, никакой фосфор, разве что успеешь отпрыгнуть за столб, если спортсмен. И куда этих везти, из-под машины? Да, конечно, туда же, не отдельно ведь. Все же обидно это до слез, если вдуматься — ты выходишь утром из дому бодрый и малость насмешливый, ничего не подозреваешь, строишь веселые планы на вечер и близкое будущее, а где-то тебя уже отметили, уже ждут, ставят лишние койки и усиленные дежурства, и машины с красным крестом прогревают моторы, и специальный рентген спускают на первый этаж — конечно, обидно. Может, оттого и плакали многие, то есть не так уж от боли, в основном — от обиды.
Лариса Петровна, например, очень плакала, когда до нее дошло. Нет-нет, не под машину, слава богу, а где-то там, в бывшем балетном зале, черт его знает, что они там с ней сделали на своих новейших проверках — Сережа сам не видел, и ему не говорили. Его как раз не было, он гонялся по кладовкам, доставал нужные лампы и шнур, а потом вернулся, и вот картина: спускается по лестнице Рудаков, на одной руке держит Ларису Петровну, на другой — ее пальто. И сначала еще непонятно было, что с ней и куда, она и сама вроде не понимала еще, даже усмехалась на себя, все хорохорилась, а на последних ступеньках, в самом фойе, должно быть, шелохнула рукой как-то не так и не смогла — заплакала. В кои-то веки без игры и притворства, так что Рудаков от неожиданности чуть не выронил ее. Хорошо, Сережа подхватил, довел сквозь толпу до стула.
