Он был идеальным мужем, домашним человеком — не пил, не курил, не водил мужских компаний, все время проводил с нею и детьми, прекрасно ладил с Агриппиной Фотиевной. Как был он нежен с нею, как заботлив, как оберегал от беременностей! Ни одна женщина, наверное, не могла похвалиться таким мужем. У них родилось двое детей, оба выжили, и больше они не планировали увеличивать семью. Только бы жить...
При прощании с ним она поняла одно — не случись его преступления, ареста и трагического вердикта суда, он все равно ушел бы от нее. Сам бы ушел. Да фактически это уже случилось! Ведь все дело в душе, а ее-то как раз у него и не стало, поэтому он сказал ей, что давно умер... А плоть жила, воющая и наглая, и требовала удовлетворения своих больных желаний, требовала эмоций, сотрясающих ее и дающих иллюзию беспроблемной жизни... Его проклятая плоть ради себя покушалась на нее, на детей и маму Сару...
Пока Саша собиралась покончить с браком, тот брак давно уже растаял — вот в чем все дело. Просто Павлуша оставался рядом, чтобы вывезти ее в безопасное место и устроить там. Он боролся с собой, да плохо у него это получалось... Кто кого вывозил из опасности — не понять.
Боже мой, с момента побега из Багдада она опекала неживого мужа! Как же так получилось, когда это началось?
Когда-то в детстве ей сказали — она не помнит кто, — что если ругать человека, то у него все будет получаться, что бы он ни задумал. Вот она и ругала Павлушу. Ведь он намекнул ей — что жажда жизни в нем не исчезла... Это прозвучало так обнадеживающе! Почти как обещание... Она все время помнила эти слова, она поверила в невозможное... Если ругать Павлушу, то может, ему удастся выжить?
Нет, вместе им уже никогда не быть. Ничто не повторяется дважды... Но как ей хотелось, чтобы хотя бы тень его жила на земле! И чтобы она знала об этом.
Знала? Значит, чтобы ей что-то знать, сначала надо выжить. А выживать надо так, как завещал Павлуша — путать сведения, менять имена и даты, места проживания...
Прибыла Александра Сергеевна домой рано утром, так что прошла по селу никем не замеченной, и сразу у проснувшейся матери попросилась помыться и спать. Перепуганная видом дочери, не совсем восстановившейся после драки с контрабандистом, Агриппина Фотиевна растопила русскую печь, сунула туда казан с дождевой водой — мягкой! — и, приказав Порфирию не шуметь на своей половине, принялась готовить обед.
Скудно в эти годы они жили — по всей территории европейской части страны свирепствовал голод, люди мёрли как мухи... Но все же в доме портнихи то ли Мейн, то ли Феленко кое-что водилось из того, что ей поставлял спекулирующий на запорожских рынках сын Павлуша. Была у нее мука, прошлогодний проросший картофель, молодые побеги лука в горшках на окне, и экономно используемое масло подсолнечника. Его она с осени сама сделала на маслобойне из заработанных семечек, и того трехлитрового бидончика ей на всю зиму хватило... Затеяла угостить дочь и выросших внуков варениками с картошкой, сдобренными зажаркой из лука — роскошь!
