— Три месяца назад, товарищ Джамалов, и я подавал заявление, чтобы мне разрешили отправиться в действующую армию. Какова его судьба? Вы не скажете?
— Такие же заявления подали и мы все, товарищ Олимов. — Понимающе взглянув в открытое, помрачневшее лицо Орифа, он ободряюще улыбнулся: — Говорят же, товарищ Олимов, что молодежь должна ждать своей очереди! Если у вас нет других вопросов, желаю успеха во всех ваших делах!
Крепко пожав на прощание руку секретарю, Ориф покраснел.
— Я думал, вы пригласили меня по другому вопросу…
— По какому же? — удивился Джамалов.
— Не помните, о чем я говорил в конце своего выступления на совещании партийного актива?
Секретарь положил руку на плечо Орифа.
— Как же, как же, конечно, помню! Сказать по правде, товарищ Олимов, так думают многие из нас, и они за то, чтобы принять эвакуированные заводы…
— И что же, товарищ Джамалов?
— Да знаете, есть товарищи поответственнее нас с вами, от которых зависела судьба этого решения. И, как говорится, им виднее, однако один из них не преминул упрекнуть меня, будто вы выступали как мой союзник, — засмеялся Джамалов.
Лицо Олимова посветлело, он вдруг почувствовал себя немного увереннее, чем в предыдущие дни. Его покорило, что секретарь ЦК, не лицемеря, честно, открыто высказал правду. И он еще раз пожал руку Джамалову, стараясь вложить в это рукопожатие теплоту, которая внезапно возникла у него к этому человеку.
Самандарова избрали секретарем обкома партии за три года до начала Великой Отечественной войны. Перед этим несколько лет работал председателем райисполкома, потом секретарем райкома партии. На этой должности он проявил себя как человек инициативный, хозяйственный, настойчивый, порою даже настырный. За словом в карман не лез, не стеснялся употребить порою и крепкое выраженьице. Хрипловатый голос Самандарова вполне соответствовал его внушительной внешности. Горение на работе было искренним, бескорыстным, это отмечали многие, кто трудился рядом с ним долгое время. Подобного отношения к делу он требовал и от других. Когда был недоволен чьим-то поступком, поведением, сурово сдвигал густые брови и, глядя поверх головы провинившегося выразительными темными глазами, словно задумывался, принимаясь тут же распекать его:
— Тебя кто вырастил-воспитал? Отец, мать или какое-нибудь животное? Есть в тебе хоть капля порядочности, совести? Коли нет, так катись подобру-поздорову, не загораживай дорогу другим!..
Такого рода угрозы нередко слышали из уст Салима Самандарова. В эти мгновения его переполнял гнев, он становился жестким, резким. И не дай бог попасться ему под горячую руку! Но, несмотря на несдержанность Самандарова, люди не обижались и не держали долго зла на него, ибо он никогда не обрушивался на человека без веских на то оснований, да и надо сказать, к его чести, не позволял себе распускаться, действовать как неограниченный властелин. Резкий, жесткий характер Салима сложился в те годы, когда он, крестьянский сын, оставшись сиротой, стал батрачить на бая. Работал день и ночь, не видя от жизни радости, а от хозяев — доброго отношения. Особенно куражились над ним байские сынки, больше, чем их родители, нередко кулаки пускали в ход. Несправедливость истощила терпение парня, постоянное напряжение, тяжкий труд доводили до исступления, характер у него стал тяжелым; окончив после революции школу, рабфак, республиканскую партийную школу, Самандаров будто заново родился. Годы и время изменили его, научили работать с людьми, размышлять над их поступками, сопоставлять их действия, делать выводы не спеша. Вместе с тем, Салим сам это чувствовал, круг его познаний, культурный уровень не достигли еще желаемой высоты, столь необходимой ответственному работнику, каким являлся Самандаров, но в том не было вины Салима, он и сам нередко печалился:
