- Да, вот такая у вас, советских журналистов, сучья профессия: вторая по древности после проституции...
Трамвай громыхнул за угол. Скрипнули на остановке тормозные колодки, я уже сжался от неотвратимости верхоблядского рукопожатия, ведь даже после того, как он друга моего заложил, а потом "подвал" в вечерке тиснул: "Клеветник с комсомольских билетом" с подзаголовком "Враждебная радиопропаганда Запада действует", - я не оборвал с ним отношений, быть может, от страха, быть может, от недостатка брезгливости. Но сейчас, ошпаренный вселенским стыдом, я чувствовал, что если коснусь руки Верхоблядова, то меня просто-напросто разорвет!
И спрятаться негде!
Проходного двора нет.
Через дорогу не перебежать - догонит!
В "Сайгоне" разыщет!
Сквозь землю не провалиться - асфальт в пять слоев, а под ним екатерининская мостовая!
Выхода не было!
Мутные стекла домов пялили сквозь меня пыльные бельма. За углом уже слышались шаги Виталия Верхоблядова. Я, отчаявшийся, затравленный человек, с ужасом смотрел на свою руку, в которую через пару секунд вцепится в лжетоварищеском рукопожатии верхоблядовская рука, - и -..., и
- Взлетел!
Радиокорр и стукач Верхоблядов прошел подо мной.
Замер.
Оглянулся.
Поправил очки. Осмотрел перекресток внимательно - медленно поворачивая голову, как подводная лодка перископ.
Меня нигде не было. (Для него).
Верхоблядов вздернул к лицу левую руку, зачем-то засекая точное время. Я парил над ним на высоте пять метров и чуть не давился от смеха: сверху Виталик смотрелся на редкость комично - серая шляпа-пижонка на куче тряпья.
Верхоблядов рванулся в сторону "Сайгона", очевидно, решил, что я уже там, в очереди за кофе; а я, взмахнув руками, взлетел выше и выше! Выше трамвайных проводов, балконов, крыш, утыканных телеантеннами, - вид открывался изумительный!
Справа от меня уходила к Неве Невская першпектива, изламываясь клюкой перед Дворцовой площадью.
Прямо передо мной шпиль Адмиралтейства стягивал к себе легкую сетку сереньких улиц.
Купол Исаакия вдали, купол Казанского напротив маленького мячика на крыше Дома книги.
Храм Спаса-на-Крови в лесах, в вечных лесах, как боярин в лохмотьях юродивого,
и,
крыши,
крыши,
крыши - Бог ты мой!
Никогда бы не подумал, что крыши Питера могут быть так красивы и пластичны.
Серыми жуками катились подо мной машинки и усатые троллейбусы.
Темные фигурки людей скапливались в отрядики на перекрестках и вдруг, по единому знаку, устремлялись бегом друг на друга в атаку: словно колонны солдат из враждующих муравейников. Но стычек не было - отрядики просачивались сквозь встречные ряды, и люди вновь замирали на перекрестках, уступая дорогу автомобильным жукам и длинным желтым гусеницам спаренных автобусов.
