Стыдно на крыше дома "НАРОД И ПАРТИЯ- ЕДИНЫ!" читать, все новая заповедь мерещилась:
"СЕМЬЯ - ФОРМА СЕКСУАЛЬНОЙ ЭКСПЛУАТАЦИИ ЖЕНЩИН. ДОЛОЙ СЕКСУАЛЬНЫХ ЭКСПЛУАТАТОРОВ!"
Стыдно за всех и за себя в особенности, потому что другим-то, может, и втемяшили в подкорку, что живут они лучше не придумать, и весь мир на нас равняется, но я-то не верю этому блефу, но, принимая его,- поддерживаю, как молчаливое большинство. Стыд мне кожу ест, словно меня голого прилюдно крапивой высекли. А тут еще мысль сквозанула дикая: год с Витушкой прожил и не смог ей объяснить, что ко лжи стремиться стыдно, не смог иль постеснялся; и тоже, - тридцать три года я в обманутой стране живу и кроме как кухонными трепами и брежневскими анекдотами ничем не попытался блеф разрушить. Год и тридцать три года - все псу под хвост, задарма прожиты..,
- Дзяньк! Трамвай под носом! Я отпрыгнул назад, уступая дорогу трамваю, вдруг - глаза в глаза лицо Виталика Верхоблядова за окном вагона.
Он мне по стеклу стучит, обрадовался случайной встрече, знак подает, что на остановке он выскочит, а я чтобы к нему шел. Остановка за углом, метрах в пятнадцати...
Я еще махнул ему рукой машинально, мол, ладно, в "Сайгоне" встретимся, и тут меня скрутило, доктор.
Доктор! Василий Иванович! Я к вам как Петька из анекдотов обращаюсь! Это можно и не записывать, это каждый человек должен изначально, с пеленок знать: не касайтесь, сторонитесь зануд с подловатым нутром! Он продаст вас с улыбочкой и потом в милую шутку все обратит, а если не продаст, то рядом с ним вы все равно испачкаетесь. У колодца - да не напиться, у дерьма - да не измазаться.
Ведь это он, Виталик Верхоблядов, моего друга под семидесятую-прим подвел.
Фамилия его настоящая Верхоблюдов, но он не обижается и на неблагозвучного "Верхоблядова", и, кажется, сам себе эту кликуху придумал. Как бы упреждая кличку заспинную.
Я его лет десять знаю: одно время соседями были. Он на радио в молодежной редакции ошивается. Всех и все знает, всюду без мыла проникнет, сотворит пакостливый репортаж, а потом тебе же в "Сайгоне" или в "Дохлом Голиафе" на Васильевском с улыбочкой объясняет:
- Иначе нельзя, Саня. Ведь я же советский журналист, а журналистика это вторая по древности после проституции профессия!
И улыбается, улыбается довольный:
- Мне платят за строки и за минуты в эфире, а не за то, что я на самом деле думаю. Пусть думают Они! - пальцем в потолок.
А ты сидишь напротив его, как оплеванный, и поддакиваешь сочувственно:
