– Ханна! – громко произнес он. – Ханна, ты меня слышишь?
Появилась женщина-парамедик с носилками. Я отошел к двери в гостиную, чувствуя себя бесполезным и несчастным. Мужчина наложил на голову Ханны марлевую повязку, сквозь которую снова проступила кровь.
– Давайте перенесем ее, – сказал он, затем повернулся ко мне. – Вы едете с нами?
– Да. Да, я… Да.
Я оглядел гостиную – не знаю зачем. Потом вышел вслед за ними из дому, в рассеянности даже не захлопнув дверь.
Позже я узнал, что ее закрыл сосед. Целая толпа смотрела, как уезжает «скорая». Я их не заметил.
Перед шестым днем рождения Ханны я предложил ей устроить праздник в театре. В этом был свой смысл, поскольку там много места и дети могли бы шуметь, сколько им захочется. Она кивнула, но без особого энтузиазма. Через несколько месяцев после постановки диагноза нам удалось нормализовать ситуацию. Прием бесчисленных таблеток стал еще одной повседневной обязанностью. Но по прошествии года реальность этой ситуации стала для нее более ощутимой. Она по-прежнему не вполне понимала, что происходит, но знала, что это серьезно. Доведенный до отчаяния, я вспомнил, как год назад она была счастлива увидеть фей, и подумал: если у нас будет театр, то мы поставим пьесу.
Я всегда писал сценарии. Будучи подростком, я штудировал в местной библиотеке все руководства по их сочинению. Позже, при обучении драматическому искусству, я прослушал все доступные практические курсы. Большинство моих соучеников были помешаны на кино, и каждый хотел стать вторым Феллини, Полом Шредером или Уильямом Голдманом, а вот я был одержим Гарольдом Пинтером, Джимом Картрайтом и Кэрил Черчилль – тем, как они использовали сокровенную конфронтационную природу театра для выражения своей политической и эмоциональной ярости. После окончания университета я стал соучредителем самого неудачного в истории британской драмы передвижного театра, для которого мы намеревались писать и ставить оригинальные произведения. Была середина восьмидесятых, тогда театр еще действительно что-то значил. Но со мной этого не произошло. Ну что ж, вероятно, жалеть не стоит.
Итак, Ханне было шесть, когда мы поехали на автобусе на ее первое ежегодное обследование сердца. По пути в Бат, пока автобус катился по оживленному шоссе, Ханна сидела тихо, прислонившись головой к немытому окну. Я размышлял о том, что мне делать. Что сделать, чтобы ситуация стала более приемлемой?
– Хочешь, поставим на твой день рождения пьесу? – спросил я. – Если в театре будет твой праздник, то нам нужна пьеса.
