Последняя фраза долго еще вспыхивала у Шушеля в голове. Под рефрен «не знаю» он шёл к центральному бульвару. Причем, когда он выходил с почтамта, тональность этого «Не знаю» была мощной, побуждающей к действию, была восторженной и окрыляющей, но, по мере приближения к бульвару, окрас фразы сначала сменился на прозрачный и элегический, располагающий к сомнамбулической мечтательности, которая обычно сопровождает пробуждение от сна про влюблённость утром выходного дня, а затем «не знаю» превратилось в поиски ответов на массу исключительно бытовых вопросов, связанных с открывшимися вдруг обстоятельствами. И на вопрос: «Когда пойти на бульвар искать встречи?» Шушель по инерции ответил «не знаю», но тут же уточнил: «не сегодня». Как он понял, встреча была гарантирована ему в любой день в течение ближайшей недели минимум, и сознание этого само по себе было мощным допингом, стимулом к жизни и чувствованию радостей жизни. А немедленное разрешение ситуации грозило отнять у Шушеля то, чего он так долго ждал — надежды на большое, да к тому же взаимное чувство. Куда лучше в самых неприятных обстоятельствах вспомнить про письмо, и улыбнуться, и вдохнуть полной грудью, чем встретиться и выяснить, что ничего такого конкретного, собственно, не имелось в виду. Выбрав преприятнейшее ожидание и надежду, Шушель специально, как бы для проверки действия лекарственного средства, вспомнил про Люсю, Рэкса, Арту, про Люсину маму и Люсиного ребёнка, а потом вспомнил про письмо спаниельки. Средство подействовало: Шушель улыбнулся, сделал глубокий радостный вдох и решительно зашагал к дому.
Ключа под ковриком Шушель не обнаружил. Да и сам коврик лежал на своем законном месте — перед дверью соседей. Шушель поскреб затылок и внятно выругался, но зря: во второй половине сегодняшнего дня ему явно везло. Услышав за дверью голос Шушеля, на площадку вывалился возбужденный, сияющий и радостный Бах.
— Нет, ну каковы красавцы! Не, ребята, чтоб я так жил, честное слово! Вот уж повеселили, вот уж порадовался! — с этими восклицаниями Бах втащил Шушеля на кухню и усадил перед столом, на котором, как говорится, яблоку некуда было упасть; да и на что сгодилось бы яблоко, когда стол был украшен парой-тройкой дюжин светлого пива, и еще с десяток уже опустошённых ёмкостей торчали под столом. Перемещению бутылей со стола под стол способствовали Рэкс с Артой.
Арта сдёрнула Шушеля с табуретки и утащила в комнату; там, приперев Шушеля к стене и сощурив глаза, спросила:
