— Может, ты обронил его возле ульев?
В своих словах старик расслышал искреннюю ноту утешения, которую он так стремился в них вложить, и вместе с тем явственную взрослую фальшь надежды, которую эти слова несли в себе.
Чин чином они поплелись через двор на пасеку, где старик, чувствуя, как суставы горят огнем и трясется каждая жилка, сумел-таки сложить скрипучий телесный остов в привычную позу ищейки и принялся прочесывать окрестности в поисках двух картонок и нескольких листков бумаги — грошового остатка утраченного мальчишеского голоса. При взгляде снизу вверх шесть островерхих ульев тянулись ввысь, как вереница священных белых пагод на храмовой улочке Гонконга или Лакхнау. Во время ползания на четвереньках мысль о том, что он сейчас возьмет да и умрет, пришла как-то сама собой, но, к вящему его удовольствию, подобная перспектива отнюдь не показалась ему малопочтенной. Долгие годы жизни изнашивают покровы, обнажая суть. Одни заканчивают свои дни, будто ставя «итого» под собственными воспоминаниями, другие превращаются в цепкие клещи, третьи — в набор горьких прописных истин. Он бы с радостью встретил кончину, обратившись в единый орган слежения, рыскающий в пустоте, чтобы найти ключ к разгадке. Можно ли желать лучшего исхода?
Но в конце концов ему пришлось признать свое поражение. Он ничего не нашел. Когда он, шатаясь, поднялся на ноги, дрожь в суставах была как символ утраты. Казалось, кости испытывали отчаянное сопротивление потери, так и не давшей себя отыскать. Слуха старика коснулся вздох, такой тяжелый, словно его несли до Суссекса аж с противоположного берега Северного моря. В ответ он лишь пожал плечами. Сознание неудачи заливало его чувства серой тенью, подобной той, что отбрасывает, неумолимо двигаясь поперек солнечного диска, крупная планета-спутник. Смысл исчезал из окружающего мира. Так во время затмения из него уходит солнечный свет. Обширный опыт и глубокий профессионализм, логические выводы и результаты наблюдений — все, в чем он привык считать себя непревзойденным, — одним щелчком можно было отправить в утиль. Окружающий мир превратился в страницу текста на неведомом языке. Какой-то ряд белых кубов, издающих загадочный жалобный гул. Мальчуган, опутанный блестящими странно пахнущими нитями; лицо с вытаращенными глазами, плоское, словно обведенное по краю тенью, как будто его вырезали из бумаги и приклеили к небу. Ветер, рисующий зыбкие портреты пустоты на бледной зелени травы.
