— Вон! — затопал он. — Все вон!..
И смеркнулось, опустело в комнате. Будто тьма какого-то развала, в нее летят, сигают кувырком сверкающие призраки… В темноте промутнел человек, сурово тронул за руку.
— Буде, товарищ комиссар, нагазовались… в дорогу надо.
Шофер тянул в путаный сумрак.
Керосином отрыгнулось нехорошо: тоска…
На толчке поднял голову, — голова загрузла, ломила. Будто не проснулся, а родился сызнова во все это — в заиндевелую дорогу, в серый бездонный рассвет… Пегая будка выглядывала из снеговых кустов.
— Чего стоим-то? — мутно спросил он.
— На переезде. Эшалон идет…
Посмотрел. Веселый дымок вился из-за поседелого на заре вязника. Спец спал рядом, веки углубились и синие мутные круги. Что-то напомнили они тошно и сладко. Хотел вспомнить дальше, но мешало — стыд ли, страх ли…
Приподнялся в ветер: хватило, враз промыло всего насквозь…
Из-за выемки выволокся состав, паровоз едко дымил, пыхтел, мочился от натуги прямо на рельсы. Красноармейцы отодвигали двери теплушек, откуда шел клубами чад, протирали со сна глаза, ветер выдувал им снизу гимнастерки пузырями.
— Куда состав? — крикнул комиссар.
Какой-то лихой, чубастый, с воротом настежь, вывернулся из двери и ядовито оскалился на проезжих.
— А тебе дело? Ишь ты факел расселся, едрена вошь!
В теплушке, как по уговору, набрали в грудь гоготу и грянули.
Комиссар надвинул шапку на глаза, потупился. Под густым унтер-офицерским усом губа дрогнула тоже смешливо и — довольно.
…Вот о чем был керосин, тоска…
Красные дивизии овладели высотой, неожиданно для себя и для противника форсировав Днепр.
Отмеченный красным карандашом на грязной карте штаба группы прорыв горел зловещей петлей над вражескими пространствами — первый прорыв на запретный берег, в равнины Таврии, к морю. Из тусклой штабной избы, с голых осенних прибрежий провода передавали ликование за тысячи верст.
И там — за сотнями, за тысячами верст, — в штабах фронтов, в штабе Реввоенсовета — алые, щеголеватые флажки передвинулись на огромных картах, повторяя движение далекой победы. В тот день над суровыми, задавленными работой комнатами, отделами, канцеляриями карты простерлись опьяненно.
И в тот день комнатам, зачумленным махорочной мглой, кашлем и холодом, опять почудилась прекрасная страна. Ее непобедимый свет вставал из-за рубежей борьбы и мрака. Хриплые митинговые крики городов приветствовали ее. И провода несли из городов — опять на голый осенний берег, к полусожженным бандитским полустанкам, к взорванным мостам — упрямый и угрожающий приказ:
