— Боевой, сволочь…
Резануло сиреной, пулей понесло вдоль улиц. Штабная с поручиком накручивала сзади. Если бы в самом деле такая власть, полчок шандарахнуть…
Скосился на ушастого: тот величаво пыжился рядом в мехах и важном чопорном цилиндре. Иголочками заиграло озорство.
— Вы смотрите, сукины дети, не вздумайте мне там гнилых подметок всучить. Я вас…
Передохнул для острастки (так всего и распирало заржать…).
— П-пе-ре-вешаю.
* * *
Красноливрейный встречал в вестибюле.
Ушастый шепотом ободрял:
— Не беспокойтесь, господин полковник… компрометирующего ничего… вход секретный…
Полутуманно уходили перспективы лестниц за просветы высоких зеркал. Белые амуры стремились ввысь с перил, неся к губам длинные фанфары. За кем-то тончайшее одурманивающее дуновение вилось.
Комиссар потянул носом: вон откуда пахло.
У зеркала воздушно возникла в сквозном, зеленом, русалочьем, голыми руками сжав прическу, упоенно качалась.
Комиссар даже крякнул.
Она, заметив его, ахнула, стиснув ладонями щеки, скользнула из огромной синевы очи процвели испуганно и дивно — скользнула, и не было никого, только зеленое таяло, нежный смех тенькал где-то в зазеркальной мгле…
Где ты, комиссар?..
Ушастый на цыпочках тянулся по секрету:
— Из императорского театра… слышали? Эта только…
Гнусно щекотнул глазами:
— Через секретный вход… хи-хи!..
Красноливрейный в шелковых чулках повел наверх, поклонившись, указал на портьеру. Полковник и поручик были оставлены вдвоем.
Из чащи зимних растений японские фонарики матовели интимно и зеленовато. Какие-то звуки долетали из-за коридора, слагаясь в мглистую музыкальную грусть. Мерно и блаженно шаркали сотни ног, — это из какой-то большой и светлой комнаты, где платья неслись душистым вихрем, где вальс, как ветер счастья. Это увидел сквозь стены поручик Шевалье, он угрюмо пробежался по коврам из угла в угол, шпоры гневно стенали, скулы схмурились в мутную собачью тоску. Где-то праздник звенел, но без поручика — навсегда без поручика Шевалье…
Полковник осторожно оглянулся, хотел опросить:
— Ну, а дальше что же, товарищ? — не стал…
Что-то творилось с поручиком.
Из фонариков, из бархатных уютов, из сумерек, продышанных благоуханными руками и плечами, исструивался — вот как бы возникал из ничего — новый, блестящий и надменный поручик Шевалье… может быть, его комиссар и знавал когда-то.
И скрипки густо и блаженно и уже совсем близко засвербели. Нет, не скрипки, а вот эти эполеты, ловкий френч, исцелованный пробор — весь воссозданный вещами поручик Шевалье торжественно зазвучал, начиная жить…
