— Так, Зыбин, не подбадривают. Ты знаешь, что такое культура? Ее кустарщиной, наскоком не возьмешь… как вообще и многое прочее…
— А что еще прочее наскоком не возьмешь? — тихонько полюбопытствовал Зыбин.
— Я говорю, Зыбин, что ты делаешь вредное дело.
— Я делаю вредное дело?
— Да, ты делаешь вредное дело. Статью я не напечатаю.
— Пойдем к редактору.
— Пойдем к редактору.
Зыбин, вспомнив, обернулся от порога:
— Кстати, товарищ Соустин, завтра пойдете на парад для отчета.
Соустин кивнул, приятно вспыхнув. Ага, значит он еще нужен! Привстал, чтобы удержать Зыбина, распросить подробнее о задании, но того в самых дверях задержала женщина. Она ворвалась в шубе нараспашку, морозно-свежая, смеющаяся, неуместная — его жена Ольга Львовна.
— Тоня, — она повела смеющимися, дремотными глазами и на Калабуха и на Соустина, — мне, конечно, нужно денег!
— Ну, матушка, с домашними делами потом… иди подожди в секретариате.
Оба они с Калабухом, должно быть, ушли — Соустин, не поднимая головы, слышал, как хлопнула дверь. Но женщина — он чувствовал — осталась в комнате. Вот она тихо подошла к его столу, она наклонилась над его головой. Ее телесное тепло, смешанное с духами, с фиалкой, жалело и баюкало его.
— Здравствуйте, Коля, — сказала она.
Соустин не мог ничего выговорить, в глазах все ломалось и плыло от слез, как тогда, в Мисхоре.
— Зачем все так случилось? — спросил он.
Женщина стояла над ним, поддаваясь ему, улыбаясь закрытым ртом, прежняя, неутоляющая Ольга, и те же под глазами припухлости, от которых глаза какие-то дремотные, воспаленно-сонные… Именно их сонность очаровывала, преследовала потом.
— Ты вправду пришла за деньгами?
— Ну, конечно, нет, — Ольга утешала, гладила его по голове.
Соустин взял ее руки и ладонью закрыл себе глаза. Вот и опять он с любимой, с любимой… Была темнота и бесконечный благодатный отдых. Она легонько отнимала руку.
— Коля, осторожнее… Когда мы увидимся?
Завтра вечеринка в редакции, послезавтра он освободится… ну, к семи. В переулке, да?
Ольга, лукавя, допрашивала его, она же знала заранее ответ:
— В каком переулке, скажи!
— В счастливом переулке.
Она вскользь оглянулась на дверь и наскоро подставила ему теплые, чуть обветренные губы. В распахнутой ее шубке все было уступчивое, изласканное… Он потом сидел несколько минут, сладко ломая себе руки.
Вошел Калабух, неся рукопись обратно; лицо его пятнисто горело.
— Сколько здесь? Строк полтораста-двести? Сделайте заметку строк на сорок.
