Незадолго до обеда в бригаду что-то уж очень прытко прискакала Катенька с округлившимися глазами. Она отозвала мать и таинственно прошептала ей на ухо:
— Там папа приехал.
— Ой ли?! — Зина прижала руки к груди, лицо ее вспыхнуло. — С ребятами али сам?
— С ребятами.
— А это… Как он?..
— Не, мама, совсем трезвый, только сердитый-пресердитый, очень, говорит, устал. Вещей привез!.. Говорит, пока доехал до Чурова, двадцать четыре рубля истратил. Потому, наверное, и злой.
— А бабушка что?
— Кормит Бориску и Глеба. И его тоже. Без вина. Меня послала, чтобы ты… Пойдем скорее!
— А вот и нет! — Зина вздернула голову, и платочек у нее свалился на спину. — Скажи ему, некогда мне, очень я занятая. Хочет видеть, пусть сюда явится. Мальчишки как? Здоровы ли?
— Хнычут, спать им охота. А бабушка не дает спать, заставляет поесть, а потом уже спать. Здоровые, носы сухие.
— Худые небось?
— Не-е. Как и были в прошлом году. Только подросли. Борька мне вот до этих пор, — и показала ладошкой — докуда.
— Ну, беги, беги. Мне и правда некогда.
Катенька помчалась назад. А Зина победно глянула на Тимохину, которая была в курсе всех событий, и, не скрывая своего бабьего торжества, сказала громко, чтобы все слышали, кому охота услышать:
— Муженек мой, значит, прибыл. Ты помнишь ли его, Мария Михайловна? Ну, из Поповки который, трактористом там работал. И детей привез. Останемся насовсем в Лужках. Вот и вышло, как я надумала. Куда конь с копытом…
И схватилась за груженую коляску с таким рвением, словно от этой коляски теперь все зависело.
А сердце ее, между тем, разрывалось от желания сию же минуту увидеть сыновей, от женской гордости, что вышло по ее разумению. Работала молчком, шум машины не располагал к разговорам, движения ее сделались резкими, нетерпеливыми. Нервничала. И все чаще посматривала на бугор с домами. Ведь сколько времени решался этот переезд, сколько уговоров случилось, прежде чем сделала она первый решающий шаг: уехала сама. И сколько дней мучилась в ожидании Архипа, не очень уверенная — приедет или нет. Мог и не приехать, дури в нем хоть отбавляй. Архип, он и есть Архип! А уж когда в компании собутыльников — и вовсе своего ума не остается.
Кажется, дочка и до дому еще не добежала, а на бугре уже замаячила знакомая мужнина фигура. Шел как по ниточке, трезвый. В туфлях и выходных брюках синего цвета, в странной шляпе с узкими полями, на которой только пера сбоку не хватает, чтобы казаться беспечным туристом, проникшим в глуби российские. Для Лужков нелепей наряда ну просто не придумаешь. Все, кто был под навесом, повернулись к нему.
