Во-вторых, до начала работы Федя приехал ко мне в последний раз, погулял с Тором, сфотографировал его и меня, но главное — в подполе дома собрал кирпичное продолжение до стены дома фундамента печки, которое в подполе казалось вполне естественным. Но сверху половые доски были укорочены так, что сверху их можно было поднять и спуститься в тайник. В узком промежутке пола, между стеной и печкой на этих досках, как правило, стояли грязные сапоги, валенки, галоши и никому не приходило в голову, что под ними может быть тайник. Он так и не был найден и после моего ареста, а именно там было все самое важное — рюкзак с оригиналами сообщений, приходивших в «Бюллетень «В», по которым можно было доказательно изобличить всех сотрудников, а в большинстве случаев и всю сходившуюся к ним корреспондентскую сеть. Конечно, пока я был на свободе при двух собаках у меня было трудно произвести нелегальный обыск, но всякое могло быть (как и произошло) и открыто в доме не было никаких чужих материалов. Только моя книга, которую я писал.
В-третьих, я купил себе большой запас, чтобы больше не покупать ее, дешевой плохонькой бумаги (в те годы не только еды, но и приличной бумаги в магазинах не было) и совсем маленькую немецкую пишущую машинку, которую, если была нужда, можно было спрятать под куртку. А в нескольких километрах по течению Протвы от моего дома (и Боровска) размещался научно-исследовательский биологический институт, аспирант которого, в свою очередь никому не известный и ни с кем из сотрудников бюллетеня не знакомый, да к тому же человек одинокий, живший в своей небольшой квартире, взялся перепечатывать подготовленные мной выпуски. Он никого не видел и его никто не знал, но регулярно я получал семь, а то и десять четких экземпляров бюллетеня, перепечатанных на его мощной конторской пишущей машинке.
В-четвертых, и это было очень важно, я ввел жесткую периодичность, которой не было ни у Ивана, ни у Володи Тольца, выпуска бюллетеней — раз в десять дней. Конечно, это было удобно для адресатов — радио «Свобода», «Голоса Америки» и других, которые теперь получали свежую, а не зачастую очень устаревшую информацию, которая шла в последние годы в «Хронике», да и в «Бюллетене». Но к тому же это создавало очень точную и довольно безопасную систему внутренних контактов, делая ненужными дополнительные согласования, прослушиваемые телефонные и прямые переговоры. В результате раз в десять дней я получал у переписчика перепечатанные номера бюллетеня, раз в десять дней Володя мне привозил собранные им у всех других материалы и получал несколько экземпляров готового бюллетеня. Полные комплекты оставались у меня в тайнике, и у Сахаровых, по номеру, а то и больше, предназначалось Елене Георгиевне Боннер и Асе Лащивер для передачи знакомым дипломатам и западным журналистам. Оставался один очень рискованный день, когда Володя привозил мне кипу черновиков сообщений со всей страны, заявлений с протестами, микроскопическим почерком на папиросной бумаге написанных новостей из колоний. Мне надо было как можно скорее разобрать, скомпоновать, отредактировать и самому перепечатать готовый номер. После чего свою распечатку я отдавал переписчику, все сообщения прятались в тайник и опять на девять дней в моем Боровском доме не оставалось ничего опасного и любопытного для КГБ.
