— А вы же знаете, как он влюблен был в Александра Исаевича, сколько сил отдал публикации «Одного дня Ивана Денисовича» и поддержке Твардовского в этом решении, да и разгром «Нового мира», увольнение Игоря Александровича были расплатой за поддержку Солженицына. А он так написал…
Я все это знал, кроме отвратительной книги Солженицына. Много раз слышал восторженные о нем отзывы Игоря Александровича. Не спорил, но принес часть «Колымских рассказов» Шаламова и для Игоря Александровича и для Твардовского. Да и сейчас не стал говорить, что мне всегда Солженицын был глубоко чужд. Раиса Исаевна предположила, что дочь Луначарского — Ирина Анатольевна, живущая в Киржаче, может помочь и мне там найти дом. Но потом оказалось, что Ирину Анатольевну это предложение мало заинтересовало.
Зато Юра Шиханович передал Томе, что Толя Марченко и Лара Богораз готовы помочь мне поискать дом в Карабаново Александровского района, где жили сами, а Толя еще и строил большой новый дом. Необходимость иметь хоть микроскопический, но собственный дом, а не снимать комнату у кого-то подтверждалась недавним опытом самого Толи, где квартирная хозяйка, вполне зависимая от участкового, охотно дала показания о нарушении им правил надзора.
У меня тоже, кроме запрета жить в Московской области на справке об освобождении стоял жирный штамп — «Подлежит документированию по месту прописки». Это и значило, что мне предстоит жить неизвестно сколько лет под строгим милицейским надзором — не выходить из дома ни рано утром, ни вечером, никуда не выезжать без разрешения из поселка, где буду жить. Но и в моем случае квартирная хозяйка если ей укажут, всегда может дать ложные показания. А это еще один срок — за нарушение правил надзора.
Но и в Москве за мной, как и до ареста, установили слежку. То ли действительно не понимали, что мне совершенно нечего от КГБ прятать. То ли в надежде хоть так меня додавить и чтобы я сам к ним пришел. Слежка была почти открытая, давящая. Когда мы с Томой вечером возвращались домой, какой-то мальчишка шел за нами, прячась в кустах вдоль тротуара. Меня откровенно сопровождали, как и раньше в метро. До поры до времени я делал вид, что слежку не замечаю, хотя как раз от давящей слежки еще до ареста научился уходить. В метро не появилось за пять лет новых видеокамер. Они по прежнему были только на кольцевых, но может быть на других станциях я их еще не умел заметить.
Представление о том, что дом нужно покупать, было. конечно, правильным, но у Томы на это денег не было, в Солженицынский фонд обращаться за помощью я не хотел — считал, что сам могу их найти. Мама уже уехала в Киев и дней через пять и я, как мне казалось удачно уйдя от слежки, съездил туда тайком на пару дней. Если московская квартира была ограблена дотла — были вывезены все книги, вся мебель, даже сперва — холодильник, оставив детей без еды, то в Киеве комнаты были не тронуты, несмотря на решение суда о конфискации. Может быть и впрямь хотели мне показать, что хотя бы сейчас, через пять лет, готовы не только все вернуть, но даже помочь мне во всем. Только я не был готов разговаривать с этой мразью ни пять лет назад, ни теперь. Из того, что оставалось в Киеве я не стал выбирать ни русскую классику, ни эффектные картины Богомазова и рельеф Ермилова, а взял, кажется, пять холстов — Гуро, Ларионова, небольшого Чекрыгина, совсем маленьких Малевича. Моргунова и десятка два листов акварелей и рисунков — Бакста, Чекрыгина, Суэтина, Клуциса. Продав в Москве незадорого (да я и цен никаких не знал) сценаристу Шлепянову рисунки Бакста, Чепрыгина, Суэтина и «Крестьянина» Малевича, деньги на дом я получил, но оказалось, что купить его совсем не просто.
