Я попробовал сказать:
— Дам адрес, напишите жене и она пришлет какие-то деньги.
— Не надо.
Однажды я его не то что обидел, но заметно огорчил. Он попросил сочинить стихотворное поздравление с днем рождения. Не сказал для кого. Я придумал три-четыре стихотворных строфы, но решил, что умеренное использование тюремного жаргона будет для него близким и привычным, но он мне сказал:
— Я не этого хотел — обида была в его голосе.
Я предложил переделать, но он сказал — «не надо».
Небольшой запас сил, благодаря паре завтраков, очень мне пригодился в камере. Впервые я оказался с откровенно опасным соседом, явно получившим заказ задавить меня из оперчасти, хотя и изображавшим из себя необычайно авторитетного члена воровского мира. Еще не вора, но почти. Но оперативники его посылавшие, да и он сам уже явно преувеличивали мою неопытность. Из разговоров и в Ярославской тюрьме и в больнице я уже знал, хотя и не встречал этого, что длинная царапина во всю щеку — мета для тех, кто на воровских разборках признан серьезно нарушившим понятия. Еще не опущенным за это, но уже отмеченным для оценки следующего и последнего нарушения. Сосед мой сразу увидел, что я смотрю на его царапину и нервно засмеялся:
— Что думаешь, скажу как все, что это кот поцарапал? Меня отметили за беспредел в камере, но это было давно и все забыто.
Я знал, что такая царапина не забывается и это навсегда, но не спорил. Но соседа — он был невысоким но мощным армянином из Средней Азии — этот, почти первый наш разговор очень распалил. Опыт и уголовный и лагерно-тюремный у него явно был очень большой и сперва, чтобы убедить меня в том, что он не фуфлыжник, то есть не отдавший картежный долг, развлекал меня рассказами о том, как проиграв все ставят на кон свое ухо и если проигрывают, то ухо отрезают. Но поскольку человек без уха, хотя и не фуфлыжник, но человек меченый, безухий старается как может ухо свое отыграть и если это ему удается носит ухо всегда с собой, за поясом. Но это в основном в Средней Азии. И теперь я уже не вполне уверен, но мне кажется, что в Челябинской пересылке я и впрямь с удивлением увидел кого-то безухого.
Второй длительный его рассказ был не то что хуже, но конкретнее потому что касался молодого довольно безобидного осетина, с которым я был в одной камере два месяца назад. Мне он жаловался, что на всю Осетию теперь не осталось ни одной мечети. Но оказывается после меня к осетину посадили нынешнего моего соседа и он мне рассказывал, явно стараясь запугать меня, как он его затравил, постоянно доказывая, что в каждом его слове и действии он всегда неправ, всегда нарушал воровские законы и вообще ему не место среди правильных зеков и в правильной хате. Осетин был довольно тихий, возражать его агрессивному напору не умел, правда, из камеры ломиться не стал, но затравлен был так, что сам лег к двери на матрац. А в этот день их повели в баню, осетин вымылся и сам склонился и сказал — «еби».
