И здесь я понимал, что все может кончится плохо, это были не наглые малолетки, которых можно было рискнуть поранить, это были человек пятьдесят скучающих профессиональных уголовников и с ними надо было точить ножи и держать их круглосуточно под рукой (ничего другого они не понимали), а бить так, чтобы близко подошедший уже не встал. На это я, видимо не был способен, да и нашелся другой, решающий эту проблему вариант. Просить о помощи охрану и начинать зависеть от администрации не хотел. И тогда я написал заявление, что поскольку моя статья 1901 является политической, я настаиваю на своем переводе в камеру политзаключенных, приехавших из Владимирской тюрьмы. Кажется, ответа я не получил и на следующий день объявил голодовку с этим же требованием. В камере уже положение было такое, что все понимали голодовку, как способ приличным образом отсюда уйти. Но оставили меня в покое, с удивлением смотрели на остававшуюся у двери пайку и миски, а дня через три меня действительно перевели в одиночку. Что было с соседом-йогом не знаю. Когда меня уводили, кто-то требовал от него лечь к двери.
Казанская пересылка, как и многие советские тюрьмы, располагалась в перестроенном кафедральном соборе, наша громадная камера была, видимо, его центральным нефом, меня посадили в одиночку, оборудованную в одном из куполов. Росписи в нем сохранились и я лежал под склонившимся надо мной (из-за выпуклости купола) Архангелом Михаилом. Началась довольно долгая — месяца два — но не особенно тягостная голодовка. Довольно регулярно мне вливали искусственное питание и я не отбивался. Одна из охранниц не знаю по своей инициативе или по совету «кума» все старалась мне кроме стоявшей у двери тюремной еды, которую я, естественно, не трогал, еще передать один — два кусочка хлеба. День на пятый пришел, вероятно, «кум», уговаривал прекратить голодовку, предлагал перевести меня в другую камеру, и тогда я подумал, что в камеру с особняками попал не случайно и вероятные последствия были кем-то просчитаны. «Кум» объяснял, что перевод в камеру к политическим не в его компетенции и вообще не делается в пересылке. Я в ответ не прекращал голодовки и так голодающим был отправлен в Чистополь, где мои требования не изменились.
Начальник тюрьмы Ахмадеев объяснял мне, что переведенные к нему политзеки на строгом режиме, а я — на усиленном и уже поэтому он, хоть сам и не против, перевести меня в одну из их камер не может.
