Но вот началась война, и все личные тяготы отошли куда-то далеко. В первый же день Алехин заявился в военкомат, но ему ответили, что железнодорожники теперь те же бойцы. Алехин понял, что сейчас нужно относиться к работе втрое серьезнее, и работа поглотила его целиком.
Так как же они с Курбановым вдруг оказались вроде вырванными из войны, из борьбы, не нужными никому?..
Гитлеровцы бомбили железную дорогу, станции, разъезды. Всюду дым пожарищ, горе людское. Эшелон продвигался преимущественно ночью, пропуская днем воинские, пассажирские, санитарные и эвакуационные составы. В светлое время старались останавливаться на лесных перегонах, чтобы получше замаскироваться от вражеских бомбардировщиков.
Начальник депо Дубов, которому с начала войны присвоили звание майора, с парторгом Вагиным поставили все в эшелоне на военную ногу. Каждые четыре часа менялся караул. В штабном вагоне дежурный радист держал по рации непосредственную связь с Москвой, с наркоматом путей сообщения. На платформе находились зенитчицы, зорко следившие за небом, на тендере расположились пулеметчики, их командир, молоденький лейтенант Косицкий, неразлучно сидел у телефона в будке машиниста.
Лес темной стеной подступал с обеих сторон к эшелону. Семафор с пригорка косил багровым глазом: станция не принимала, там тяжело ухали бомбовые разрывы.
Курбанов вызвал к телефону Таню.
Сначала в трубке гудело, потом раздался звонкий женский голос: Это ты, Курбанов?
— Танюша, родная, ты меня узнала?
— Твой голос, Пулатик, из тысячи узнаю… Дежуришь?
— Да… — Таня секунду помолчала. — Как сменишься, чайком тебя напою, твоим любимым, крепким…
В трубке послышался взволнованный вздох.
— Пулатик, родной, как думаешь, вырвемся?
— Ну, конечно, Танечка, вот скоро нам семафор откроют.
— А что там такое?
— Бомбят, шакалы…
— Может, станцию уже разбомбили?
— Ничего, отгонят, там же зенитчицы…
— Вы там осторожнее, слышишь?
Курбанов невольно улыбнулся: Таня все никак не привыкнет, что они находятся в одном эшелоне, на одном боевом посту и опасности делят поровну. Но все же ответил мягко:
— Слышу, Танечка, успокойся, пожалуйста.
Косицкий, вытянув тонкую шею из широкого воротника защитной гимнастерки, выглянул из будки.
— Шуруй, братва!
— Отправляемся? — Курбанов криво бросил трубку на рычаг, и торопливо занял свое место у реверса.
Алехин молча принялся шуровать топку. Зазвенел телефон. Косицкий выслушал приказ, весело гаркнул «есть» и обернулся к машинисту.
